В 1 главе романа практически нет ни экспозиции, ни предисловия. С самого начала разворачивается спор Воланда с Берлиозом и Иваном Бездомным о существовании Иисуса. В доказательство правоты Воланда сразу же помещается 2 глава «Понтий Пилат», рассказывающая о допросе Иешуа прокуратором Иудеи. Как позднее поймёт читатель, это один из фрагментов книги мастера, которую клянёт Массолит, но хорошо знает Воланд, пересказавший этот эпизод. Берлиоз позже скажет, что этот рассказ «не совпадает с евангельскими рассказами», и будет прав. В Евангелиях есть лишь лёгкий намёк на мучения и колебания Пилата при утверждении смертного приговора Иисусу, а в книге мастера допрос Иешуа представляет собой сложный психологический поединок не только нравственного добра и власти, но и двух людей, двух индивидуальностей.
Раскрытию смысла поединка помогают несколько деталей-лейтмотивов, искусно используемых автором в эпизоде. В самом начале у Пилата предчувствие плохого дня из-за запаха розового масла, который он ненавидел. Отсюда – мучащая прокуратора головная боль, из-за которой он не двигает головой и выглядит каменным. Затем – весть о том, что смертный приговор для подследственного должен утверждать именно он. Это ещё одна мука для Пилата.
И всё же в начале эпизода Пилат спокоен, уверен, говорит негромко, хотя автор и называет его голос «тусклым, больным».
Следующий лейтмотив – секретарь, фиксирующий допрос. Пилата жгут слова Иешуа о том, что запись слов искажает их смысл. Позже, когда Иешуа снимет Пилату головную боль и тот почувствует расположение к избавителю от боли помимо своей воли, прокуратор будет то говорить на неизвестном секретарю языке, то вообще выгонит секретаря и конвой, чтобы остаться с Иешуа один на один, без свидетелей.
Ещё один образ-символ – солнце, которое заслонял своей грубой и мрачной фигурой Крысобой. Солнце – раздражающий символ тепла и света, и от этих тепла и света всё время пытается спрятаться мучающийся Пилат.
Глаза Пилата сначала мутные, а после откровений Иешуа всё больше и больше блестят прежними искрами. В какой-то момент начинает казаться, что, наоборот, Иешуа судит Пилата. Он избавляет прокуратора от головной боли, советует ему отвлечься от дел и погулять (словно врач), журит за потерю веры в людей и скудность его жизни, затем утверждает, что лишь Бог даёт и отбирает жизнь, а не властители, убеждает Пилата, что «злых людей нет на свете».
Интересна роль влетающей на колоннаду и вылетающей из неё ласточки. Ласточка – символ жизни, не зависимой от власти кесаря, не спрашивающей у прокуратора, где ей вить, а где не вить гнездо. Ласточка, как и солнце, - союзник Иешуа. Она смягчительно действует на Пилата. С этого момента Иешуа спокоен и уверен, а Пилат тревожен, раздражён от мучительного раздвоения. Он всё время ищет повод оставить в живых симпатичного ему Иешуа: то думает заключить его в крепость, то поместить в сумасшедший дом, хотя сам говорит, что тот не сумасшедший, то взглядами, жестами, намёками, недоговорённостью подсказывает арестанту нужные для спасения слова; «с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой». Наконец, после приступа ярости, когда Пилат понял, что Иешуа абсолютно бескомпромиссен, он в бессилии спрашивает у арестанта: «Жены нет?» - словно надеясь, что она бы смогла помочь вправить мозги этому наивному и чистому человеку.
«Ненавистный город» - резюме Пилата, свидетельство его отчаяния от того, что, верно служа власти кесаря и веря в неё, именно он вынужден утверждать смертный приговор человеку, который невиновен. Непреклонность Иешуа приводит Пилата в бешенство. В этот момент, перед самым утверждением казни, прокуратор «бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон».
Пилат принял решение, хотя и понял, что больше никто не излечит ему головную боль. Но он продолжает мучиться и после того, как первосвященник Каифа сообщил ему, что помилован не Иешуа, а разбойник Вар-раван. Его охватывает необъяснимая тоска, ему кажется, что «он чего-то не договорил с осуждённым, а может быть, чего-то не дослушал». Его мучает «гнев бессилия».
В момент начала казни Пилат щурится, «но не оттого, что солнце жгло ему глаза… Он не хотел почему-то видеть группу осуждённых…» Когда Пилат произнёс, что помилован Вар-раван, «ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнём уши».
М.Булгаков всеми возможными средствами показывает моральную победу Иешуа над Понтием Пилатом и жестокость власти, противостоящей нравственности, свободе, добру, даже против своей воли.
Иешуа – герой, потому что преодолел свой страх и остался верен себе. Пилат – не герой, он не одолел свой страх, для него подчинение власти и карьера оказались более важными, чем человеческое чутьё, совесть, сочувствие, симпатия.
Главам, посвященным Иешуа и Понтию Пилату, в романе М. А. Булгакова “Мастер и Маргарита” отводится незначительное место по сравнению с остальной книгой. Это всего четыре главы, но они как раз являются той осью, вокруг которой вращается все остальное повествование.
Рассказ о Пилате и Иешуа стоит, если говорить о первоначальном восприятии, в стороне от остальных глав. Но на самом деле весь роман, включая сюда и “древние” главы, - единое гармоничное целое.
Сразу во второй главе автор, как в ледяную воду, “бросает” читателя в события почти двухтысячелетней давности. Только что на Патриарших прудах мирно беседовали два вполне заурядных человека и странный профессор с разными глазами, и вдруг “в белом плаще с кровавым подбоем” появляется прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Это имя знакомо, конечно, каждому. Не нужно долго гадать, что это за человек. А вот имя Иешуа - загадочно, оно не на слуху у людей. Хотя ассоциация с Христом возникает еще до того, как мы узнаем имя задержанного, которого привели на суд к Пилату. Булгаков намеренно избегает проводить явные параллели Иешуа с Христом, как то: факты биографии, родители, возраст. Однако прототип Иешуа Га-Ноцри не вызывает сомнения.
Для прокуратора поначалу Га-Ноцри - обычный приговоренный. Странный арестант называет прокуратора “добрым человеком”. Еще никто не позволял себе такого! И Пилат с каким-то наслаждением говорит, что, напротив, его считают свирепым чудовищем. Это не пугает и не удивляет арестанта, его, кажется, ничем невозможно удивить. Далее происходят еще более необычные вещи - заключенный помогает Пилату справиться с нестерпимой головной болью. Вернее, не помогает, но предсказывает, что она пройдет, и та действительно происходит. С этого момента пробуждается интерес Пилата к необычному заключенному.
Иешуа начинает говорить. В его уста автор вложил свои сокровенные мысли. Ведь роман “Мастер и Маргарита” провозглашает обычные, но утерянные многими человеческие ценности - справедливость, нравственность, добродетельность. Иешуа говорит простые вещи: все люди добры, нужно любить их, доверять им. Говорит и о том, что человеческая жизнь неподвластна другому человеку.
Иешуа угадал, что прокуратор недоверчивый, замкнутый в себе, одинокий человек. Пилату лучше всех известно это. Желая скрыть свое удивление и растерянность, прокуратор напоминает Га-Ноцри, в чьих руках его жизнь. Странно, но того это совсем не пугает: “перерезать волосок” жизни может только тот, кто его “подвесил”. Пилат смеется над этим, но верит ли сам в свой смех? Хотя чисто по-человечески Иешуа боится боли, боится будущей казни и просит отпустить его. И все же преимущество прокуратора перед ним иллюзорно, скорее, узник имеет власть над своим судьей.
Пилат знает: Иешуа был ни в чем и никогда не повинен, он был прав во всем. Из его уст звучала истина. Прокуратору нет покоя ни днем ни ночью. Девятнадцать веков он ждет прощения. И он будет прощен однажды “в ночь на воскресенье”, ибо Бог прощает всех. Снова подтверждается библейская истина: “Раскаянием - очистимся”.
Роман “Мастер и Маргарита”, безусловно, является сатирой, но сатирой совсем особого сорта - нравственно-философской. Булгаков судит своих героев по счету человеческой нравственности. Для него неизменен закон справедливости, по которому зло неизбежно подлежит возмездию, а искреннее раскаяние - наказанию. В этом истина.
25033 человека просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.
Допрос во дворце Ирода Великого (анализ эпизода романа М.А. БУлгакова «Мастер и Маргарита»)
/ Сочинения / Булгаков М.А. / Мастер и Маргарита / Вечный спор Иешуа с Пилатом (по роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
Смотрите также по произведению «Мастер и Маргарита»:
Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.
Иешуа и Пилат спор об истине — спор о человеке (роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
В ершалаимских сценах романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» два главных героя - пятый прокуратор Иудеи, римский всадник Понтии Пилат и нищий бродяга Иешуа Га-Ноцри, не помнящий своих родителей. Между собой они ведут спор об истине. Иешуа утверждает, что все люди - добрые. Дабы опровергнуть это утверждение, Пилат демонстрирует ему злого человека - кентуриона Марка Крысобоя, который избивает подследственного. Однако Га-Ноцри все равно остается при своем прежнем убеждении. Когда прокуратор вновь спрашивает Иешуа: «А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?» - Иешуа спокойно отвечает: «Всех. злых людей нет на свете». И Крысобоя он тоже считает добрым, добавляя при этом: «. Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств».
Пилату Иешуа признается, что толпе на ершалаимском базаре «говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины». Прокуратор, страдающий жуткой головной болью, раздраженно возражает: «Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?» И слышит в ответ опять спокойный, ровный голос: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».
Здесь Иешуа как бы предрекает последующие муки совести, которые после казни будет испытывать прокуратор. Пока же чудо исцеления, которое продемонстрировал Га-Ноцри, заставляет Пилата по-другому отнестись к безвестному бродяге-проповеднику. Он приказывает развязать арестованному руки и начинает с ним вместо допроса обыкновенный разговор двух интересующихся друг другом людей Прокуратор уже склонен доверять заявлению Иешуа, что тот не призывал толпу разрушить ершалаимский храм, но просит его поклясться, что таких призывов действительно не было- « - Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? - спросил, очень оживившись, развязанный.
- Ну, хотя бы жизнью твоею, - ответил прокуратор, - ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это
- Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? - спросил арестант - Если это так, ты очень ошибаешься. Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
- Я хочу перерезать этот волосок.
- И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь рукой о г солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»
Понтий Пилат признает красноречие своего собеседника. И уже надеется, что не придется брать греха на душу, поскольку обвинение против симпатичного прокуратору Иешуа Га-Ноцри рассыпалось и можно с чистой совестью выносить оправдательный приговор. Но вдруг выясняется, и об этом с сожалением говорит тоже успевший проникнуться симпатией к арестанту секретарь, что над подследственным нависло еще одно, гораздо более страшное обвинение в нарушении «закона об оскорблении величества», за что полагалась смертная казнь. И Иешуа с готовностью подтверждает, что действительно говорил крамольные речи, заключающие, по его убеждению, истину, поскольку «правду говорить легко и приятно»: «В числе прочего я говорил. что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Прокуратор, после повторного, в ответ на вопрос, уже в беседе один на один, утверждения Га-Ноцри, что царство истины все-таки настанет, кричит, стараясь самого себя, а не подследственного, убедить этим криком: «Оно никогда не настанет’» Тем самым он пытается хоть немного оправдать ту несправедливость, которую собирается свершить, утвердив смертный приговор невиновному. Раз в мире принципиально недостижимо царство справедливости, раз все равно нет в мире правды, собственный грех может показаться на первый взгляд не таким уж значительным, даже если цена ему - жизнь человека. К тому же прокуратор тешит себя надеждой, что удастся добиться от первосвященника Иосифа Каифы помилования для Иешуа. Но в глубине души Пилат должен понимать, что надежда эта неосновательна. Ведь прокуратор успел понять, что ловушку для Га-Ноцри с помощью предателя Иуды из Кириафа устроил сам Кайфа. Пилат просто оправдывает свою трусость, давая совести обманчивую надежду, что казни не будет. И неслучайно Иешуа перед казнью, как передал прокуратору начальник тайной стражи Афраний, заявил, что худшим из человеческих пороков считает трусость. Напрасно Пилат уже после казни пытается убедить являющеюся ему во сне Иешуа, что объем его, прокураторской, власти ограничен и явно недостаточен для того, чтобы воспрепятствовать осуществлению несправедливой казни. Себя же самого прокуратор безуспешно уверяет, что казни не было, но, проснувшись, отчетливо сознает, что она была, что философа, проповедовавшею, будто все люди добрые, не вернешь, И доспорить с ним никогда не удастся. Чтобы утешить свою совесть, а заодно и опровергнуть доводы Иешуа, Пилат организует убийство Иуды. Но убийство - это, по учению Га-Ноцри, безусловное зло, какими бы благими целями оно ни оправдывалось и каких бы преступлении ни совершил убитый прежде. И смерть предателя из Кириафа не успокоила совесть Пилата. Прошение же прокуратор заслуживает только в финале романа, когда признает трусость худшим из пороков, выражает в душе готовность любой ценой воспрепятствовать несправедливой казни, пожертвовать не только карьерой, ко и самой жизнью, и, главное, принимает этическую сторону учения об абсолютном добре. И встреча-ется наконец с Иешуа Га-Ноцри, идущим по лунному лучу
Человеческая слабость не позволила Понтию Пилату свершить добро и освободить Иешуа. Все его доводы в споре с Га-Ноцри в конечном счете служат целям самооправдания. Пилат стремится доказать невозможность изменить существующий не-справедливый порядок вещей и тем самым успокоить отягощенную казнью невинного совесть. Однако избавления от душевных мук так и не находит. Его может дать только следование провозглашенному Иешуа этическому идеалу, который разделял и сам Михаил Булгаков.
64736 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.
/ Сочинения / Булгаков М.А. / Мастер и Маргарита / Иешуа и Пилат спор об истине — спор о человеке (роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
В чем заключается смысл спора иешуа и понтия пилата
В чём суть спора Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата в романе «Мастер и Маргарита»?
В «Мастере и Маргарите» совмещены два романа. Га-Ноцри и Пилат- главные герои так называемого «античного» романа, созданного Мастером. «Античный» роман описывает один день из жизни римского прокуратора, который накануне праздника Пасхи должен решить судьбу нищего философа Га-Ноцри.
«Античный» роман состоит из четырёх глав. В первой («Понтий Пилат») происходит спор между прокуратором и Иешуа по важнейшим философским вопросам, касающимся морали. Поводом для спора становится фраза из судебного обвинения, предъявляемого бродячему проповеднику: он говорил людям на базаре, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. И вот прокуратор задаёт «вечный» философский вопрос: «Что такое истина?». В ответ Га-Ноцри излагает свою философскую систему, которая основана на идее, что человек изначально добр, алогическим продолжением учения о «добром человеке» является рассуждение о природе власти: «. всякая класть является насилием над людьми, и настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть» (1, 2), а люди будут жить по «доброй воле», которая представляет собой высший философско-религиозный закон.
Понтий Пилат, как человек, живущий в реальном мире, не согласен с такой философией и наглядно доказывает Иешуа, что тот ошибается. Прокуратор указывает на римского легионера Марка Крысобоя, который, не имея личной вражды к философу, готов по приказу забить его плёткой до смерти. Кроме того, в ходе допроса выясняется, что «добрый человек» Иуда из Кириафа предал Га-Ноцри за тридцать тетрадрахм, которые уже получил от первосвященника Каифы. «Добрый человек» Кайфа хотел расправиться с нищим проповедником, так как считал его проповедь о человеке и справедливости опасной для власти иудейских священников.
Сам «добрый человек» Понтий Пилат оказался трусом. После разговора с Иешуа прокуратор был вполне уверен, что арестованный философ - честный, умный человек, хотя и наивный мечтатель. Иешуа совершенно непохож на страшного подстрекателя народного бунта, как охарактеризовал его Кайфа. Однако Пилата напугали рассуждения Иешуа о власти и свободе человека: волосок жизни «может перерезать лишь тот, кто подвесил» (1, 2). Иными словами, человек свободен от людского произвола, над ним властен только Бог. В этих словах явное отрицание власти кесарей и, следовательно, оскорбление величества римского императора, которое является тяжким преступлением. Чтобы его самого не заподозрили в сочувствии идеям нищего философа, прокуратор громко выкрикнул хвалу здравствующему императору Тиберию и при этом с ненавистью поглядел на секретаря и конвой, боясь доноса с их стороны. И плат утверждает смертный приговор Синедриона, вынесенный нищему философу, так как испугался угроз Каифы и неприятностей по службе.
Таким образом, Иешуа предстаёт перед читателем пустым мечтателем, который не знает жизни и людей. Он твердит о «добром человеке» и царстве истины и не желает признавать, что вокруг него жестокие люди (Марк Крысобой), предатели (Иуда), властолюбцы (Кайфа) и трусы (Понтий Пилат). На первый взгляд в споре о «добром человеке» верх одерживает реалист Пилат, но роман Мастера на этом не кончается.
Далее автор показывает, что Иешуа был не совсем наивным мечтателем кое в чём он был прав. Прокуратора начинает мучить совесть за то, что, струсив, он подписал смертный приговор беззащитному философу. Он чувствует раскаяние, поэтому приказывает палачу (глава «Казнь») убить философа на кресте, чтобы он долго не мучился. Потом Пилат приказывает Афранию (глава «Как Понтий Пилат пытался спасти Иуду из Кириафа») убить Иуду. Но справедливое вроде бы возмездие предателю не успокаивает совести прокуратора. Нищий философ оказался прав: не новое убийство, а глубокое раскаяние может облегчить душевные страдания Пилата. Прокуратор хочет помочь Левию Матвею- ученику Га-Ноцри. Римлянин предлагает Левию (глава «Погребение») поселиться у него в резиденции и написать книгу об Иешуа. Но ученик не соглашается, потому что хочет странствовать по миру, как Иешуа, и проповедовать его гуманистическую философию среди людей. Левий Матвей, ненавидя прокуратора как убийцу своего учителя, смягчается, видя, что римлянин искренно переживает смерть Иешуа, и соглашается принять пергамент от Пилата. Таким образом, Булгаков показывает, что идея о «добром человеке» не является пустой и смешной выдумкой наивного философа. Добрые качества, действительно, присутствуют практически в каждом человеке, даже в таком жестоком честолюбце, как Понтий Пилат. Иными словами, философская идея о «добром человеке» получает конкретное жизненное подтверждение.
Подводя итог, следует отметить, что Булгаков подробно описывает философский спор между двумя главными героями «античного» романа - нищим проповедником и всесильным наместником Рима в Иудее. Суть спора - в отношении к человеку. Чего заслуживает человек - уважения, доверия или презрения, ненависти? Иешуа верит в великую силу человеческого духа; Пилат же уверен, что все люди злы и царство истины никогда не настанет. Поэтому Иешуа, признающий природную доброту людей, предстаёт перед читателем прекрасным человеком, а Понтий Пилат, видящий в людях только низменные мысли и чувства, изображается вполне трезвым, но заурядным чиновником.
Между прочим, идею Иешуа отом, что «доброму человеку» не нужно государство, совершенно серьёзно разрабатывали философы-утописты нового времени. Они доказывали реальность царства свободы при условии высокого уровня развития гражданского общества и сознания самих граждан. Иными словами, с одной стороны, рассуждения Иешуа о всеобщей любви и терпимости кажутся наивными и вызывают улыбку. С другой стороны, рассказывая о событиях после казни философа, Булгаков подтверждает правоту своего героя-мечтателя. Действительно, с Иешуа можно согласиться: несмотря на то, что люди из века в век воюют, предают, обманывают друг друга, потомки ценят и с благодарностью вспоминают главным образом благодетелей человечества - людей, подаривших миру высокую идею, придумавших лекарство от тяжёлой болезни, написавших умную книгу и т.п. Великие злодеи обычно остаются в памяти нормальных людей пугалами, вызывающими страх и негодование.
Истина в романе «Мастер и Маргарита»
Тема истины является главной в споре бродячего философа Иешуа Га-Ноцри и прокуратора Иудеи Понтия Пилата. «Что такое истина?»- спрашивает Пилат. И слышит в ответ: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова». На первый взгляд, эти слова кажутся странными. Если же вдуматься в них, открывается смысл фразы Иешуа. Болит голова, а значит, в душе нет покоя, что-то гложет и мучает человека. От чего же может страдать знатный и богатый прокуратор Иудеи?
На это дает ответ Иешуа: «Ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей». Понтий Пилат одинок и несчастен. Он умнее многих, а любви в его жизни нет. Вот в чем заключается истина. Ведь истина - это любовь. Иешуа тоже одинок. Он говорит: «Я один в мире». Но для прокуратора все люди злы, а Иешуа любит их, называет «добрыми людьми». Счастье Иешуа состоит в любви к людям. Что это за царство истины и справедливости, о котором он говорит? Это царство любви, «когда не будет власти», потому что она просто не будет нужна. Иешуа верит, что люди когда-нибудь освободятся от страданий, которые сами себе и причиняют, ненавидя друг друга. Пилат в это не верит. Он не видит истины, не знает ее. Весь мир кажется Пилату враждебным. И вдруг он встречает человека, который избавляет его от головной боли, от душевных страданий.
Перед Пилатом открывается путь к истине. Но он слишком озлоблен окружающим миром, он совершает ошибку, за которую потом расплачивается долгие и мучительные годы. У Пилата появляется возможность, вслушавшись в слова Иешуа, изменить свою жизнь, поверить в людей и полюбить их. Что останавливает его? «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков». Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Чего боится прокуратор? Он не хочет рисковать своей карьерой, положением, жизнью? Но дорожит ли Пилат своей жизнью? Ведь за несколько минут до вынесения Иешуа смертного приговора «мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора».
Значит, к страшному решению Пилата подталкивает простой, животный инстинкт самосохранения. Обстоятельства побеждают прокуратора, потому что у него нет духовной силы. Убив Иешуа, прокуратор подписывает приговор себе и понимает это. «Страшные, злые боли прокуратора некому лечить». От боли души, от терзаний одинокого сердца «нет средства, кроме смерти». Но ведь Пилата ожидает бессмертие!
Чем же заканчивается история Пилата? Прощением. Ведь истина - это еще и прощение. Тема прощения заложена в рассказе о бале Сатаны. Там избавляется от своих страданий и обретает покой Фрида. Покой, тишина, мир - ключевые понятия для Булгакова. Прийти к ним может только тот, кто достоин, кто не отягощен памятью о зле, кого не мучает совесть, кто умеет любить и прощать. Получает прощенне и успокоение Понтий Пилат. Иешуа клянется ему, что казни не было, и прокуратор восклицает: «Больше мне ничего не нужно!»
«Невысыхающая черно-красная лужа» пролитой Пилатом крови, преступление, две тысячи лет лежавшее каменной глыбой на его сердце, исчезает из сознания прокуратора. Пилат уходит по дороге к познанию истины и любви.
В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков открывает нам свое понимание мира, свою систему ценностей. Он верит в высшую справедливость. Истина для него - любовь и прощение. «Все будет правильно, на этом построен мир», - говорит Воланд, выражая этими словами авторскую мысль.
Вечный спор Иешуа с Пилатом (по роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
Школьное сочинение
Главам, посвященным Иешуа и Понтию Пилату, в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» отводится незначительное место по сравнению с остальной книгой. Это всего четыре главы, но они как раз являются той осью, вокруг которой вращается все остальное повествование.
Рассказ о Пилате и Иешуа стоит, если говорить о первоначальном восприятии, в стороне от остальных глав. Но на самом деле весь роман, включая сюда и «древние» главы, - единое гармоничное целое.
Рассказ о встрече Пилата с Иешуа принадлежит перу Мастера, который появляется в книге не с самого начала, а в тот момент, когда читатель уже составил мнение о его творении. Мастер создал героев, и все же они живут независимо от него. Сначала читатель вообще не подозревает о связи между Москвой тридцатых годов и древним Ершалаимом.
Сразу во второй главе автор, как в ледяную воду, «бросает» читателя в события почти двухтысячелетней давности. Только что на Патриарших прудах мирно беседовали два вполне заурядных человека и странный профессор с разными глазами, и вдруг «в белом плаще с кровавым подбоем» появляется прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Это имя знакомо, конечно, каждому. Не нужно долго гадать, что это за человек. А вот имя Иешуа - загадочно, оно не на слуху у людей. Хотя ассоциация с Христом возникает еще до того, как мы узнаем имя задержанного, которого привели на суд к Пилату. Булгаков намеренно избегает проводить явные параллели Иешуа с Христом, как то: факты биографии, родители, возраст. Однако прототип Иешуа Га-Ноцри не вызывает сомнения.
Для прокуратора поначалу Га-Ноцри - обычный приговоренный. Странный арестант называет прокуратора «добрым человеком». Еще никто не позволял себе такого! И Пилат с каким-то наслаждением говорит, что, напротив, его считают свирепым чудовищем. Это не пугает и не удивляет арестанта, его, кажется, ничем невозможно удивить. Далее происходят еще более необычные вещи - заключенный помогает Пилату справиться с нестерпимой головной болью. Вернее, не помогает, но предсказывает, что она пройдет, и та действительно происходит. С этого момента пробуждается интерес Пилата к необычному заключенному.
Иешуа начинает говорить. В его уста автор вложил свои сокровенные мысли. Ведь роман «Мастер и Маргарита» провозглашает обычные, но утерянные многими человеческие ценности - справедливость, нравственность, добродетельность. Иешуа говорит простые вещи: все люди добры, нужно любить их, доверять им. Говорит и о том, что человеческая жизнь неподвластна другому человеку.
Иешуа угадал, что прокуратор недоверчивый, замкнутый в себе, одинокий человек. Пилату лучше всех известно это. Желая скрыть свое удивление и растерянность, прокуратор напоминает Га-Ноцри, в чьих руках его жизнь. Странно, но того это совсем не пугает: «перерезать волосок» жизни может только тот, кто его «подвесил». Пилат смеется над этим, но верит ли сам в свой смех? Хотя чисто по-человечески Иешуа боится боли, боится будущей казни и просит отпустить его. И все же преимущество прокуратора перед ним иллюзорно, скорее, узник имеет власть над своим судьей.
Беседа с Га-Ноцри переворачивает всю душу Пилата. От равнодушия не осталось и следа, он чувствует правоту собеседника в их споре и уже хочет спасти его - ведь это в силах прокуратора. Надежда на спасение остается даже после того, как узнику предъявляют обвинение в оскорблении кесаря. Увы, заключенный не хочет отрекаться от своих слов, а Пилат из трусости, из боязни разрушить карьеру (которая не приносит ему радости), но более всего из страха перед императором не может помочь Иешуа. Казнь неизбежна.
Но закончен ли спор Пилата с Иешуа? Закончены ли мучения прокуратора (ведь он сам мучается вынесенным приговором)? Иешуа умер, а Пилата всюду, всегда преследуют слова о том, что один из главных человеческих пороков - трусость. Прокуратор знает, что это - правда, и слова были сказаны для него. Сказав это, Иешуа все же простил Пилата перед смертью, но тот сам себя не может простить.
Пилат видит только один способ искупить свою вину - убийство Иуды, предателя. Он в самом деле совершает убийство, но и это не приносит облегчения. Эта попытка искупить преступление, совершенное из трусости, запоздала. Главной ошибки не исправить никогда.
Пилат знает: Иешуа был ни в чем и никогда не повинен, он был прав во всем. Из его уст звучала истина. Прокуратору нет покоя ни днем ни ночью. Девятнадцать веков он ждет прощения. И он будет прощен однажды «в ночь на воскресенье», ибо Бог прощает всех. Снова подтверждается библейская истина: «Раскаянием - очистимся».
Спор Иешуа с Пилатом, по большому счету, не был противостоянием. Прокуратор верил заключенному. Иешуа знал истину, любил людей, философия его была проста и незамысловата. За это он принял свой крест. А что же прокуратор, погрязший в трупах, не знавший жалости и пощады? Он поверил Иешуа и тоже был распят (только сам собой), и крест его был еще тяжелее. Пилат ведь наказан не за то, что послал осужденного на казнь, а за то, что совершил поступок, идущий вразрез с его совестью. Долг повелевал сделать совсем другое. Малодушный поступок был совершен вопреки собственной воле и желаниям, из одной только трусости.
Роман «Мастер и Маргарита», безусловно, является сатирой, но сатирой совсем особого сорта - нравственно-философской. Булгаков судит своих героев по счету человеческой нравственности. Для него неизменен закон справедливости, по которому зло неизбежно подлежит возмездию, а искреннее раскаяние - наказанию. В этом истина.
www.ukrlib.com.ua
- Процесс делегирования полномочий Благодаря чему попали на свои должности не все, но многие руководители? В первую очередь потому, что они выполняли свою работу рядовых сотрудников лучше остальных, разбирались в ней куда глубже своих коллег. Но руководитель - не только […]
- Опека в ульяновске засвияжский район 16 мая 2018 г. в ДОУ прошли мероприятия областного агитпоезда «За здоровый образ жизни и здоровую, счастливую семью». 8 Мая в ДОУ состоялась военно - патриотическая игра "Зарничка" Поздравляем победителей в городском фестивале детско […]
- Приказ морозова ржд ПРИКАЗ от 1 марта 2013 г. N 18 О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ В ПРИКАЗ ОАО "РЖД" ОТ 9 СЕНТЯБРЯ 2005 Г. N 140 В соответствии с пунктом 83 устава открытого акционерного общества "Российские железные дороги" приказываю: Внести в приказ ОАО "РЖД" от 9 сентября 2005 […]
- Московская городская нотариальная палата Стажировка Законом г.Москвы «Об организации и деятельности нотариата в городе Москве» срок стажировки для лиц желающих получить Квалификационное свидетельство (Лицензию) на право нотариальной деятельности в гор.Москве определен в […]
- Адвокат по спорам с ДГИ Департамент городского имущества г. Москвы (ДГИ) часто в незаконном порядке отказывает гражданам, которые хотят приватизировать жилье или заключить договор социального найма. В одиночку бороться с бюрократической государственной машиной дело слишком […]
- Приказ Министерства экономического развития РФ и Федерального казначейства от 20 сентября 2013 г. № 544/18н “Об особенностях размещения на официальном сайте Российской Федерации в информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» для размещения информации о размещении […]
- Оформление в собственность земельного участка БЕСПЛАТНО СТОИМОСТЬ ОКАЗАНИЯ ОТДЕЛЬНЫХ ЮРИДИЧЕСКИХ УСЛУГ: (в стандартный пакет входят юридические услуги с подчеркнутой стоимостью) 2 500 р. 5 000 р. ЗАТРАТЫ ПО ДЕЛУ (помимо гонорара за оказание юридических услуг): 1 500 р. - […]
- Закон Ленинградской области от 17 ноября 2017 г. N 70-оз "О внесении изменений в статьи 28 и 29 областного закона "Устав Ленинградской области" (Принят Законодательным собранием Ленинградской области 25 октября 2017 года) Закон Ленинградской области от 17 ноября 2017 г. N […]
Знаменитый роман Михаила Булгакова, бесспорно, завоевал множество сердец среди читателей. В этом произведении автору удалось раскрыть множество проблем, что актуальны и по сей день. Изобразить внутренний мир добра и зла, и конечно, рассказать нам о волшебной любви.
Стоит отметить, что свое произведение Булгаков построил на основе двух историй, вплетенных друг в друга. Мы видим, что с одной стороны истории развиваются сами по себе, параллельно друг другу, ведь персонажи не пересекаются, сюжеты не связаны между собой. Однако с другой стороны нам известно, что две истории – одно целое, не смотря на то, что можно смело разделить их, не навредив художественной канве романа.
Вы спросите, в чем же особенность сплетения двух сюжетов? Во-первых, потому, что история Иешуа Га-Ноцри и прокуратора - это тот самый роман, который сначала написал, а потом сжёг Мастер, главный герой романа «Мастер и Маргарита». Именно поэтому образы Мастера и Иешуа Га-Ноцри имеют много общего, как Мастер и сам Булгаков.
Мне бы хотелось особое внимание уделить сюжету, связанному с такими героями, как Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри, которые неоднократно появляются в романе «Мастер и Маргарита». Глава 2 («Понтий Пилат») представляет собой завязку и развитие действия. 16 («Казнь») – кульминация. 25 глава («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») – завязка действия. И, наконец, глава 26 («Погребение») – это развязка. Роман по объёму получился не очень большим, поэтому автор быстро чётко вырисовывает характера персонажей, не отвлекаясь на частности.
Если подробно рассматривать эпизод допроса Иешуа прокурором во дворце, то четко видно, что главную роль здесь играет позиция самого автора. При этом рассказчик не вмешивается в описание действий, природу описывает очень отстраненно, как бы лишь с целью показать время суток («солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными статуями гипподрома»).
Стоит уделить внимание описанием портретов, которые также даны отстранено. Изображая страдальческое лицо, рассказчик хотел лишь передать читателю мысли прокурора: «Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой». Однако сам автор никаких выводов не делает, давая волю сделать это нам, читателям: «…в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его».
Важно подчеркнуть, что в то время как внутренний мир прокуратора раскрывается с помощью внутренних монологов и ремарок рассказчика, то мысли Иешуа Га-Ноцри остаются для читателя тайной. Но тайной ли? Не является ли такой способ обрисовки героя самой точной из характеристик? Вспомним, что прокуратор постоянно отводит глаза от обвиняемого. То слишком сильная головная боль мешает ему сосредоточить взгляд, то он смотрит на ласточку, влетевшую под коллонады дворца, то на солнце, всё выше и выше поднимающееся над горизонтом, то на воду в фонтане. Лишь когда Пилат пытается спасти Га-Ноцри, излечившего его от страшной головной боли, он прямо направляет взгляд: «Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своём взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту». А Иешуа не прячет глаз, потому что когда бы прокуратор не посмотрел на него, он неприменно натыкался на глаза Га-Ноцри. Это противопоставление прокуратора и обвиняемого в поведении ясно даёт понять, что Иешуа говорит то, что думает, Пилат же постоянно находится в противоречии.
Бесспорно, сам суд на Иешуа – интересное зрелище. Мы видим, что лишь в начале допроса обвиняемым является Иешуа. После того, как он «исцелил» Пилата, подсудимым становится последний. Но суд Га-Ноцри не так суров и окончателен, как суд прокуратора, Иешуа даёт «рецепт» от головной боли, наставляет и отпускает Пилата благославляя…
«Беда в том… что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей… Твоя жизнь скудна, игемон», - такие слова произносит Иешуа в адрес прокуратора Иудеи, самого богатого, после Великого Ирода, человека. Еще раз мы сталкиваемся с демонстрацией духовной бедности Пилата, когда испугавшись, что его может постигнуть участь Иешуа, он выносит смертный приговор.
Безусловно, будущее подсудимого он видел, причём очень хорошо: «Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо неё появилась другая. На этой голове сидел редкозубый золотой венец… Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», а потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть – и с кем?! – бессмертии». Да, потом прокуратор изгнал видения, но этого должно было быть достаточно, чтобы понять, что истину нельзя подчинить никаким законам, никаким Иродам.
А гораздо позже Пилат, так отзывается о дворце, который был сооружен по проекту царя: «Верите ли, это бредовое сооружение Ирода,- прокуратор махнул рукой вдоль колоннады, так, что стало ясно, что он говорит о дворце,- положительно сводит меня с ума. Я не могу ночевать в нём. Мир не знал более странной архитектуры».
Стоит отметить, что, несмотря на весь свой ум, прокуратор боится перемен. Он предоставляет системе покарать Иешуа, а сам умывает руки. Именно поэтому перед смертью Иешуа Га-Ноцри сказал: «Трусость – самый страшный порок».
Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» по форме представляет собой роман в романе. Две истории, рассказанные автором, развиваются как бы параллельно друг с другом, не соприкасаясь ни персонажами, ни идейным пафосом. Но это только видимость. И на самом деле, хотя повествование о событиях в Москве и переработанный Булгаковым Новый Завет можно отделить друг от друга без ущерба для художественной канвы произведения, всё же обе истории представляют собой единое целое. История про Иешуа и прокуратора - сюжет той самой рукописи, которую сначала написал, а потом сжёг главный герой. Именно поэтому образы Мастера и Га-Ноцри имеют много общего, как Мастер и сам Булгаков.
Роман о Понтие Пилате имеет свой сюжет и композиционную структуру. Он появляется в произведении в четырёх главах. Глава 2 («Понтий Пилат») представляет собой завязку и развитие действия. Глава 16 («Казнь») – кульминация. 25-ая глава («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») – дальнейшее развитие действия. И, наконец, глава 26-ая («Погребение») – это развязка. Роман по объёму получился не очень большим, поэтому автор лаконично и чётко вырисовывает характеры персонажей.
Эпизод допроса Иешуа прокуратором Иудеи во дворце находится во второй главе и является завязкой действия. Уже здесь характеры основных действующих лиц – Иешуа Га-Ноцри и Понтий Пилат – выписаны достаточно определённо.
В эпизоде главную роль играет позиция автора. Даже несмотря на то, что в описание действия рассказчик как бы не вмешивается, читатель недвусмысленно понимает значение авторского замысла. В этом выразилось мастерство Булгакова как художника слова.
Природа в этом эпизоде представлена читателю не как отображение внутреннего мира героев (что характерно для традиции русской литературы), а как союзник Га-Норци и враг Пилата. Яркое солнце убивает и до того раздражённые глаза покуратора, жарит его («солнце, неуклонно подымающееся вверх над конными статуями гипподрома»), а Иешуа оставляет в тени и прохладе.
Бесстрастны портреты действующих лиц. Рассказчик лишь подчёркивает страдальческое лицо прокуратора, передаёт его мысли: «Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой». В тексте нет никаких заключений по поводу происходящего, читателю предоставляется возможность самому сделать выводы. Но они не могут быть двусмысленными: «…в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его»». Разве может вызывать жалость такой человек?!
Важно здесь отметить, что если духовный мир прокуратора раскрывается с помощью внутренних монологов и ремарок рассказчика, то мысли Иешуа Га-Ноцри остаются для читателя неизвестными. Но тайными ли? Не является ли такой способ обрисовки героя самой точной из характеристик? Вспомним, что прокуратор постоянно отводит глаза от обвиняемого. То слишком сильная головная боль мешает ему сосредоточить взгляд, то он смотрит на ласточку, влетевшую под коллонады дворца, то на солнце, всё выше и выше поднимающееся над горизонтом, то на воду в фонтане. Лишь когда Пилат пытается спасти Га-Ноцри, излечившего его от страшной головной боли, он прямо направляет взгляд: «Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своём взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту».
А Иешуа не прячет глаз, потому что когда бы прокуратор не посмотрел на него, он неприметно натыкался на глаза Га-Ноцри. Это противопоставление прокуратора и обвиняемого в поведении ясно даёт понять, что подсудимый говорит то, что думает, Пилат же постоянно находится в противоречии со своими мыслями. Этому, конечно, есть объективное оправдание – правила допроса требуют определённого поведения прокуратора. Но ни один закон человеческий не велит быть жестоким и глупым.
В целом суд над Иешуа представляет собой интересное зрелище. Лишь в начале допроса обвиняемым является Га-Норци. После того, как он «исцелил» Пилата, подсудимым становится последний. Но суд Иешуа не так суров и окончателен, как прокураторский. Обвиняемый даёт Пилату «рецепт» от головной боли, наставляет и отпускает его, благославляя…
«Беда в том… что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей… Твоя жизнь скудна, игемон», - вот что говорит Га-Норци прокуратору Иудеи, самому богатому после Великого Ирода человеку. Свою бедность духом Пилат продемонстрирует и позже, когда он, испугавшись, что его может постигнуть участь Иешуа, вынесет смертный приговор.
А будущее подсудимого он видел, причём очень хорошо: «Так, померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо неё появилась другая. На этой голове сидел редкозубый золотой венец… Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», а потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть – и с кем?! – бессмертии». Да, потом прокуратор изгнал видения, но этого должно было быть достаточно, чтобы понять: истину нельзя подчинить никаким законам, никаким Иродам.
Немного позже сам Пилат выскажется о дворце, построенном по проекту царя: «Верите ли, это бредовое сооружение Ирода положительно сводит меня с ума. Я не могу ночевать в нём. Мир не знал более странной архитектуры». Эта фраза звучит как приговор всему правлению Ирода. Но всё равно, несмотря на весь свой ум, прокуратор боится перемен. Он предоставляет системе покарать Иешуа, а сам умывает руки. Именно поэтому перед смертью Иешуа Га-Ноцри сказал: «Трусость – самый страшный порок».
Михаил Булгаков 230 12Мастер и Маргарита Глава 16 Казнь Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением. Та кавалерийская ала, что перерезала прокуратору путь около полудня, рысью вышла к Хевронским воротам города. Путь для нее уже был приготовлен. Пехотинцы каппадокийской когорты отдавили в стороны скопища людей, мулов и верблюдов, и ала, рыся и поднимая до неба белые столбы пыли, вышла на перекресток, где сходились две дороги: южная, ведущая в Вифлеем, и северо-западная -- в Яффу. Ала понеслась по северо-западной дороге. Те же каппадокийцы были рассыпаны по краям дороги, и заблаговременно они согнали с нее в стороны все караваны, спешившие на праздник в Ершалаим. Толпы богомольцев стояли за каппадокийцами, покинув свои временные полосатые шатры, раскинутые прямо на траве.
Пройдя около километра, ала обогнала вторую когорту молниеносного легиона и первая подошла, покрыв еще километр, к подножию Лысой Горы. Здесь она спешилась.
Командир рассыпал алу на взводы, и они оцепили все подножие невысокого холма, оставив свободным только один подъем на него с яффской дороги. Через некоторое время за алой подошла к холму вторая когорта, поднялась на один ярус выше и венцом опоясала гору. Наконец подошла кентурия под командой Марка Крысобоя. Она шла, растянутая двумя цепями по краям дороги, а между этими цепями, под конвоем тайной стражи, ехали в повозке трое осужденных с белыми досками на шее, на каждой из которых было написано "разбойник и мятежник", на двух языках -- арамейском и греческом. За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные свежеотесанными столбами с перекладинами, веревками, лопатами, ведрами и топорами.
На этих повозках ехали шесть палачей. За ними верхом ехали кентурион Марк, начальник храмовой стражи в Ершалаиме и тот самый человек в капюшоне, с которым Пилат имел мимолетное совещание в затемненной комнате во дворце. Замыкалась процессия солдатской цепью, а за нею уже около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище. К этим любопытным из города присоединились теперь любопытные богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост процессии. Под тонкие выкрики глашатаев, сопровождавших колону и кричавших то, что около полудня прокричал Пилат, она втянулась на Лысую Гору. Ала пропустила всех во второй ярус, а вторая кентурия пропустила наверх только тех, кто имел отношение к казни, а затем, быстро маневрируя, рассеяла толпу вокруг всего холма, так что та оказалась между пехотным оцеплением вверху и кавалерийским внизу. Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную цепь пехотинцев.
Итак, прошло со времени подъема процессии в гору более трех часов, и солнце уже снижалось над Лысой Горой, но жар еще был не выносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, томились от скуки и в душе проклинали трех разбойников, искренне желая им скорейшей смерти. Маленький командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота на спине белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого подъема, то и дело подходил к кожаному ведру в первом взводе, черпал из него пригоршнями боду, пил и мочил свой тюрбан.
Получив от этого некоторое облегчение, он отходил и вновь начинал мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину. Длинный меч его стучал по кожаному шнурованному сапогу. Командир желал показать своим кавалеристам пример выносливости, но, жалея солдат, разрешил им из пик, воткнутых в землю, устроить пирамиды и набросить на них белые плащи.
Под этими шалашами и скрывались от безжалостного солнца сирийцы. Ведра пустели быстро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись за водой в балку под город, где в жидкой тени тощих тутовых деревьев доживал свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый ручей. Тут же стояли, ловя нестойкую тень, и скучали коноводы, державшие присмиревших лошадей. Томление солдат и брань их по адресу разбойников были понятны. Опасения прокуратора насчет беспорядков, которые могли произойти во время казни в ненавидимом им городе Ершалаиме, к счастью, не оправдались.
И когда побежал четвертый час казни, между двумя цепями, верхней пехотой и кавалерией у подножья, не осталось, вопреки всем ожиданиям, ни одного человека. Солнце сожгло толпу и погнало ее обратно в Ершалаим. За цепью двух римских кентурий оказались только две неизвестно кому принадлежащие и зачем-то попавшие на холм собаки. Но и их сморила жара, и они легли, высунув языки, и не обращая никакого внимания на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся солнца и шныряющих меж раскаленными камнями и какими-то вьющимися по земле растениями с большими колючками. Никто не сделал попытки отбивать осужденных ни в самом Ершалаиме, наводненном войсками, ни здесь, на оцепленном холме, и толпа вернулась в город, ибо, действительно, ровно ничего интересного не было в этой казни, а там в городе уже шли приготовления к наступающему вечером великому празднику пасхи.
Римская пехота во втором ярусе страдала еще больше кавалеристов. Кентурион Крысобой единственно что разрешил солдатам -- это снять шлемы и накрыться белыми повязками, смоченными водой, но держал солдат стоя и с копьями в руках.
Сам он в такой же повязке, но не смоченной, а сухой, расхаживал невдалеке от группы палачей, не сняв даже со своей рубахи накладных серебряных львиных морд, не сняв поножей, меча и ножа. Солнце било прямо в кентуриона, не причиняя ему никакого вреда, и на львиные морды нельзя было взглянуть, глаза выедал ослепительный блеск как бы вскипавшего на солнце серебра.
На изуродованном лице Крысобоя не выражалось ни утомления, ни неудовольствия, и казалось, что великан кентурион в силах ходить так весь день, всю ночь и еще день, -- словом, столько, сколько будет надо. Все так же ходить, наложив руки на тяжелый с медными бляхами пояс, все так же сурово поглядывая то на столбы с казненными, то на солдат в цепи, все так же равнодушно отбрасывая концом мохнатого сапога попадающиеся ему под ноги выбеленные временем человеческие кости или мелкие кремни. Тот человек в капюшоне поместился недалеко от столбов на трехногом табурете и сидел в благодушной неподвижности, изредка, впрочем, от скуки прутиком расковыривая песок. То, что было сказано о том, что за цепью легионеров не было ни одного человека, не совсем верно. Один-то человек был, но просто не всем он был виден. Он поместился не на той стороне, где был открыт подъем на гору и с которой было удобнее всего видеть казнь, а в стороне северной, там, где холм был не отлог и доступен, а неровен, где были и провалы и щели/ там, где, уцепившись в расщелине за проклятую небом безводную землю, пыталось жить больное фиговое деревцо. Именно под ним, вовсе не дающим никакой тени, и утвердился этот единственный зритель, а не участник казни, и сидел на камне с самого начала, то есть вот уже четвертый час.
Да, для того, чтобы видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую позицию. Но все-таки и с нее столбы были видны, видны были за цепью и два сверкающие пятна на груди кентуриона, а этого, по-видимому, для человека, явно желавшего остаться мало замеченным и никем не тревожимым, было совершенно достаточно. Но часа четыре тому назад, при начале казни, этот человек вел себя совершенно не так и очень мог быть замечен, отчего, вероятно, он и переменил теперь свое поведение и уединился. Тогда, лишь только процессия вошла на самый верх за цепь, он и появился впервые и притом как человек явно опоздавший.
Он тяжело дышал и не шел, а бежал на холм, толкался и, увидев, что перед ним, как и перед всеми другими, сомкнулась цепь, сделал наивную попытку, притворившись, что не понимает раздраженных окриков, прорваться между солдатами к самому месту казни, где уже снимали осужденных с повозки. За это он получил тяжелый удар тупым концом копья в грудь и отскочил от солдат, вскрикнув, но не от боли, а от отчаяния. Ударившего легионера он окинул мутным и совершенно равнодушным ко всему взором, как человек, нечувствительный к физической боли. Кашляя и задыхаясь, держась за грудь, он обежал кругом холма, стремясь на северной стороне холма найти какую-нибудь щель в цепи, где можно было бы проскользнуть. Но было уже поздно.
Кольцо сомкнулось. И человек с искаженным от горя лицом вынужден бал отказаться от своих попыток прорваться к повозкам, с которых уже сняли столбы.
Эти попытки не к чему не привели бы, кроме того, что он был бы схвачен, а быть задержанным в этот день никоим образом не входило в его план. И вот он ушел в сторону к расщелине, где было спокойнее и никто ему не мешал. Теперь, сидя на камне, этот чернобородый, с гноящимися от солнца и бессонницы глазами, человек тосковал. Он то вздыхал, открывая свой истасканный в скитаниях, из голубого превратившийся в грязно-серый, талиф, и обнажал ушибленную копьем грудь, по которой стекал грязный пот, то в невыносимой муке поднимал глаза в небо, следя за тремя стервятниками, давно уже плававшими в вышине большими кругами в предчувствии скорого пира, то вперял безнадежный взор в желтую землю и видел на ней полуразрушенный собачий череп и бегающих вокруг него ящериц.
Мучения человека были настолько велики, что по временам он заговаривал сам с собой. -- О, я глупец! -- бормотал он, раскачиваясь на камне в душевной боли и ногтями царапая смуглую грудь, -- глупец, неразумная женщина, трус!
Падаль я, а не человек! Он умолкал, поникал головой, потом, напившись из деревянной фляги теплой воды, оживал вновь и хватался за нож, спрятанный под таллифом на груди, то за кусок пергамента, лежащий перед ним на камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью. На этом пергаменте уже были набросаны записи: "Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!" Далее: "Солнце склоняется, а смерти нет". Теперь Левий Матвей безнадежно записал острой палочкой так: "Бог! За что гневаешься на него?
Пошли ему смерть". Записав это, он болезненно всхлипнул и опять ногтями изранил свою грудь. Причина отчаяния Левия заключалась в той страшной неудаче, что постигла Иешуа и его, и, кроме того, в той тяжкой ошибке, которую он, Левий, по его мнению, совершил. Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Виффании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собрались идти по холодку в Ершалаим.
Но Иешуа почему-то заспешил, сказал, что у него в городе неотложное дело, и ушел около полудня один. Вот в этом-то и заключалась первая ошибка Левия Матвея. Зачем, зачем он отпустил его одного! Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось огнем, он стал стучать зубами и поминутно просить пить. Никуда идти он не мог.
Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него. Хоть он был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием беды, распростился с хозяином и отправился в Ершалаим. Там он узнал, что предчувствие его не обмануло.
Беда случилась. Левий был в толпе и слышал, как прокуратор объявил приговор.
Когда осужденных повели на гору, Левий Матвей бежал рядом с цепью в толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом незаметно дать знать Иешуа хотя бы уж то, что он, Левий, здесь, с ним, что он не бросил его на последнем пути и что он молится о том, чтобы смерть Иешуа постигла как можно скорее. Но Иешуа, смотрящий вдаль, туда, куда его увозили, конечно, Левия не видал. И вот, когда процессия прошла около полуверсты по дороге, Матвея, которого толкали в толпе у самой цепи, осенила простая и гениальная мысль, и тотчас же, по своей горячности, он осыпал себя проклятьями за то, что она не пришла ему раньше. Солдаты шли не тесною цепью. Между ними были промежутки.
При большой ловкости и очень точном расчете можно было, согнувшись, проскочить между двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить на нее. Тогда Иешуа спасен от мучений. Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в спину, крикнув ему: "Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей, твой верный и единственный ученик!" А если бы бог благословил еще одним свободным мгновением, можно было бы успеть заколоться и самому, избежав смерти на столбе. Впрочем, последнее мало интересовало Левия, бывшего сборщика податей.
Ему было безразлично, как погибать. Он хотел одного, чтобы Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний. План был очень хорош, но дело заключалось в том, что у Левия ножа с собою не было. Не было у него и не одной монеты денег. В бешенстве на себя, Левий выбрался из толпы и побежал обратно в город.
В горящей его голове прыгала только одна горячечная мысль о том, как сейчас же, каким угодно способом, достать в городе нож и успеть догнать процессию. Он добежал до городских ворот, лавируя в толчее всасывавшихся в город караванов, и увидел на левой руке у себя раскрытую дверь лавчонки, где продавали хлеб. Тяжело дыша после бега по раскаленной дороге, Левий овладел собой, очень степенно вошел в лавчонку, приветствовал хозяйку, стоявшую за прилавком, попросил ее снять с полки верхний каравай, который почему-то ему понравился больше других, и, когда та повернулась, молча и быстро взял с прилавка то, чего лучше и быть не может, -- отточенный, как бритва, длинный хлебный нож, и тотчас кинулся из лавки вон. Через несколько минут он вновь был на яффской дороге. Но процессии уже не было видно.
Он побежал. По временам ему приходилось валиться прямо в пыль и лежать неподвижно, чтобы отдышаться.
И так он лежал, поражая проезжающих на мулах и шедших пешком в Ершалаим людей. Он лежал, слушая, как колотится его сердце не только в груди, но и в голове и в ушах. Отдышавшись немного, он вскакивал и продолжал бежать, но все медленнее и медленнее. Когда он наконец увидал пылящую вдали длинную процессию, она была уже у подножия холма. -- О, бог... -- простонал Левий, понимая, что он опаздывает. И он опоздал.
Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю бесполезно, как он теперь думал, украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал проклинать себя. Он проклинал себя, выкликая бессмысленный слова, рычал и плевался, поносил своего отца и мать, породивших на свет глупца. Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на солнцепеке не меняется, он сжал сухие кулаку, зажмурившись, вознес их к небу, к солнцу, которое сползало все ниже, удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в Средиземное море, и потребовал у бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть. Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму.
Тогда Левий закричал: -- Проклинаю тебя, бог! Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен. -- Ты глух!
Рычал Левий, -- если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же. Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу. Он кричал о полном своем разочаровании и о том, что существуют другие боги и религии.
Да, другой бы бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе. -- Я ошибался! -- кричал совсем охрипший Левий, -- ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог.
Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа! Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось.
Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее время от времени вываливались огненные нити.
По яффской дороге, по скудной Гионской долине, над шатрами богомольцев, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели пыльные столбы. Левий умолк, стараясь сообразить, принесет ли гроза, которая сейчас накроет Ершалаим, какое-либо изменение в судьбе несчастного Иешуа. И тут же, глядя на нити огня, раскраивающие тучу, стал просить, чтобы молния ударила в столб Иешуа. В раскаянии глядя в чистое небо, которое еще не пожрала туча и где стервятники ложились на крало, чтобы уходить от грозы, Левий подумал, что безумно поспешил со своими проклятиями.
Теперь бог не послушает его. Обратив свой взор к подножию холма, Левий приковался к тому месту, где стоял, рассыпавшись, кавалерийский полк, и увидел, что там произошли значительные изменения. С высоты Левию удалось хорошо рассмотреть, как солдаты суетились, выдергивая пики из земли, как набрасывали на себя плащи, как коноводы бежали к дороге рысцой, ведя на поводу вороных лошадей. Полк снимался, это было ясно. Левий, защищаясь от бьющей в лицо пыли рукой, отплевываясь, старался сообразить, что бы это значило, что кавалерия собирается уходить? Он перевел взгляд повыше и разглядел фигурку в багряной военной хламиде, поднимающуюся к площадке казни.
И тут от предчувствия радостного конца похолодело сердце бывшего сборщика. Подымавшийся на гору в пятом часу страданий разбойников был командир когорты, прискакавший из Ершалаима в сопровождении ординарца.
Цепь солдат по мановению Крысобоя разомкнулась, и кентурион отдал честь трибуну. Тот, отводя Крысобоя в сторону, что-то прошептал ему. Кентурион вторично отдал честь и двинулся к группе палачей, сидящих на камнях у подножий столбов.
Трибун же направил свои шаги к тому, кто сидел на трехногом табурете, и сидящий вежливо поднялся навстречу трибуну. И ему что-то негромко сказал трибун, и оба они пошли к столбам. К ним присоединился и начальник храмовой стражи. Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи, отозвал двух из них и приказал: -- За мною! С ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песенка. Повешенный на нем Гестас к концу третьего часа казни сошел с ума от мух и солнца и теперь тихо пел что-то про виноград, но головою, покрытой чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять. Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что его не одолевало забытье, и он качал головой часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме. Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело. Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье, а другой поднес к столбу ведро и губку. Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке Иешуа, вытянутым и привязанным веревками к поперечной перекладине столба. Тело с выпятившимися ребрами вздрогнуло.
Палач провел концом копья по животу. Тогда Иешуа поднял голову, и мухи с гуденьем снялись, и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо. Разлепив веки, Га-Ноцри глянул вниз. Глаза его, обычно ясные, теперь были мутноваты.
Га-Ноцри! -- сказал палач.
Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом: -- Что тебе надо? Зачем подошел ко мне?
Пей! -- сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу. С соседнего столба донесся голос Дисмаса: -- Несправедливость!
Я такое же разбойник, как и он. Дисмас напрягся, но шевельнуться не смог, руки его в трех местах на перекладине держали веревочные кольца. Он втянул живот, ногтями вцепился в концы перекладин, голову держал повернутой к столбу Иешуа, злоба пылала в глазах Дисмаса. Пыльная туча накрыла площадку, сильно потемнело.
Когда пыль унеслась, кентурион крикнул: -- Молчать на втором столбе! Дисмас умолк, Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно, и не добившись этого, хрипло попросил палача: -- Дай попить ему. Становилось все темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись впереди наполненной черной влагой и огнем тучи. Сверкнуло и ударило над самым холмом.
Палач снял губку с копья. -- Славь великодушного игемона! -- торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул: -- Игемон... Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дрогнула, и голова его повисла.
При втором громовом ударе палач уже поил Дисмаса и с теми же словами: -- Славь игемона! -- убил его. Гестас, лишенный рассудка, испуганно вскрикнул, лишь только палач оказался около него, но когда губка коснулась его губ, прорычал что-то и вцепился в нее зубами. Через несколько секунд обвисло и его тело, сколько позволяли веревки. Человек в капюшоне шел по следам палача и кентуриона, а за ним начальник храмовой стражи. Остановившись у первого столба, человек в капюшоне внимательно оглядел окровавленного Иешуа, тронул белой рукой ступню и сказал спутникам: -- Мертв. То же повторилось и у двух других столбов.
После этого трибун сделал знак кентуриону и, повернувшись, начал уходить с вершины вместе с начальником храмовой стражи и человеком в капюшоне. Настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из него вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: "снимай цепь!" -- Утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма накрыла Ершалаим.
Ливень хлынул внезапно и застал кентурии на полдороге на холме. Вода обрушилась так страшно, что, когда солдаты бежали книзу, им вдогонку уже летели бушующие потоки. Солдаты скользили и падали на размокшей глине, спеша на ровную дорогу, по которой -- уже чуть видная в пелене воды -- уходила в Ершалаим до нитки мокрая конница. Через несколько минут в дымном зареве грозы, воды и огня на холме остался только один человек. Потрясая недаром украденным ножом, срываясь со скользких уступов, цепляясь за что попало, иногда ползая на коленях, он стремился к столбам.
Он, то пропадал в полной мгле, то вдруг освещался трепещущим светом. Добравшись до столбов, уже по щиколотку в воде, он содрал с себя отяжелевший, пропитанный водою талиф, остался в одной рубахе и припал к ногам Иешуа. Он перерезал веревки на голенях, поднялся на нижнюю перекладину, обнял Иешуа и освободил руки от верхних связей. Голое влажное тело Иешуа обрушилось на Левия и повалило его наземь. Левий тут же хотел взвалить его на плечи, но какая-то мысль остановила его. Он оставил на земле в воде тело с запрокинутой головой и разметанными руками и побежал на разъезжающихся в глиняной жиже ногах к другим столбам.
Он перерезал веревки и на них, и два тела обрушились на землю. Прошло несколько минут, и на вершине холма остались только эти два тела и три пустых столба. Вода била и поворачивала эти тела.
Ни Левия, ни тела Иешуа наверху холма в это время уже не было. 230 12 10 Библиотека Искусство Франции. Парижские художники, скульпторы, архитекторы, мастера гравюры. История зарубежного искусства. От эпохи романского стиля и готики средневековья до современности.
Найти легко Справочник адреса Воронежа
