В наше время, когда “американизация” отечественной культуры идет полным ходом, когда голливудский ширпотреб вытесняет с экранов российские фильмы, а вместо “Пушкина и Гоголя” с базара несут “Плейбой” и “ножки Буша”, особенно полезно обратиться, к сатирическому творчеству Лескова.
Тульский Л^вша, несмотря на все посулы англичан, остается верен своей неблагодарной, но милой сердцу родине. Название произведения полностью звучит так: “Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе”.
Превалирует тема беспокойства автора об ущербе преклонения перед иностранным. В данном повествовании Платов противопоставлен комическому образу самого государя: “…А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: “Это не отворяется”, а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: “Иван Москвин во гра де Туле”. Англичане удивляются и друг дружку поталкивают: ох-де, мы маху дали! А государь Платову грустно говорит: “Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем”. Сели опять в ту же двухсветную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кис-лярки выдушил и спал крепким казачьим сном”.
Левша еще не появился в повествовании, но уже расставлены акценты, уже комедийное начало заявлено, противостояние выявлено. Впрочем, это сделано и в первом абзаце, с великолепным мастерством утонченного стилиста: “Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: “Так и так, и у нас дома свое не хуже есть”, - и чем-нибудь отведет”.
Посетивший Лескова литературный критик В. В. Протопопов записал за ним: “Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказывать все то, что я считаю за истину и за благо; если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю: смотреть на нее как на искусство не моя точка зрения…” При этом Лесков готов был признать, что “благородством направления” искупается даже недостаток художественности. “Разумеется, - добавлял он, - гармонически целостное сочетание и той и другой - это высшая ступень творчества, но достижение ее выпадает на долю только настоящих мастеров, взысканных большими дарованиями”.
Думается, что именно в “Левше”, где автор использовал нестандартную стилистику, было достигнуто высокое “гармоническое сочетание” художественности и направления. Вот едут государь и казак Платов домой, друг на друга обиженные. По-всякому можно описать эту поездку. Лаконично, в стиле газетного очерка, растянуто, с бытовыми, дорожными подробностями. Лескову хватает одного абзаца, искрящегося юмором: “Они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча. Государь в одну сторону глядит, а Платов в другое окно чубук высунет и дымит на ветер. Так они и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял. “Ты, - говорит, - к духовной беседе невоздержен и так очень много куришь, что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит”. Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал”.
В чем-то “Сказ о тульском косом Левше” похож на рассказы Зощенко. Та же самая вроде народная, но где-то пародийная речь, то же самое обыгрывание внешне не комичных, но в трактовке авторов очень смешных подробностей.
Например, передача блохи государыне заняла в изложении Лескова одну строчку, где царица оказалась смешной позершей:
* “Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась, но заниматься ею не стала.
* - Мое, - говорит, - теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны”.
* Новый государь, Николай, явно симпатичен автору, в отличие от Александра Павловича, преклонявшегося перед иностранцами. И рассказ о нем, не теряя юмористического звучания, приобретает почтительность:
* “Государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:
* - А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?
* Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
* - Нимфозория, - говорит, - ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.
* Государь ответил:
* - Ты - старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.
* Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его по плечу хлопнул и говорит:
* - Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано”.
Ну а дальше действие развивается по известному сценарию. Левша, который “мельче этих подковок работал: гвоздики выковывал, которыми подковки забиты”, направлен за границу, там он спокойно отказывается от предложений остаться насовсем, наивно поясняя любовь к родине привычками и оставшимися родственниками. При осмотре оружейных заводов он обращает особое внимание на уход англичан за оружием - там дульные каналы не чистят, как в России, кирпичной крошкой. Это важная военная информация, и Левша стремится домой. Потом пьянка с моряком (”Началось у них пари еще в Тверди-земном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли все наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только подшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин”), больница…
И уже перед смертью мастеровой просит: “Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся”. Не сказали, не сочли нужным. “А доведи они Левшины слова в свое время до государя, - в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был”.
В 12-й главе автор как бы резюмирует рассказанное. И стоит привести его “резюме” хоть частично, потому что лучше уже не скажешь: “Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности.
Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд. Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень “человечиной душою”.
Время показало, что сам художник поднялся на эту высшую ступень творчества, так как оно не только не обесценило значение ярких и мудрых книг Лескова, а, напротив, высветило их глубины. На расстоянии длиной в столетие яснее видится “гармонически-целостное сочетание” художества и мысли, той самой, в которой так долго отказывали Лескову. И творческое наследие классика становится все необходимее нам, современникам нового века.
Левша – неказистый мужичок, с выдранными «при ученье» волосами, одетый, как нищий – не боится идти к государю, так как уверен в своей правоте, в качестве своей работы. Оказавшись в Англии, он стремится понять военные хитрости англичан и послужить Отечеству. Левша,который едет в Англию без документов, наспех одетый, голодный, чтобы продемонстрировать русскую смекалку и умение, является для писателя воплощением идеи самоотречения во имя славы Отечества.
Страница: [ 1 ]
В наше время, когда “американизация” отечественной культуры идет полным ходом, когда голливудский ширпотреб вытесняет с экранов российские фильмы, а вместо “Пушкина и Гоголя” с базара несут “Плейбой” и “ножки Буша”, особенно полезно обратиться, к сатирическому творчеству Лескова.
Тульский Л^вша, несмотря на все посулы англичан, остается верен своей неблагодарной, но милой сердцу родине. Название произведения полностью звучит так: “Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе”.
Превалирует тема беспокойства автора об ущербе преклонения перед иностранным. В данном повествовании Платов противопоставлен комическому образу самого государя: “…А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: “Это не отворяется”, а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: “Иван Москвин во гра де Туле”. Англичане удивляются и друг дружку поталкивают: ох-де, мы маху дали! А государь Платову грустно говорит: “Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем”. Сели опять в ту же двухсветную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кис-лярки выдушил и спал крепким казачьим сном”.
Левша еще не появился в повествовании, но уже расставлены акценты, уже комедийное начало заявлено, противостояние выявлено. Впрочем, это сделано и в первом абзаце, с великолепным мастерством утонченного стилиста: “Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: “Так и так, и у нас дома свое не хуже есть”, - и чем-нибудь отведет”.
Посетивший Лескова литературный критик В. В. Протопопов записал за ним: “Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказывать все то, что я считаю за истину и за благо; если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю: смотреть на нее как на искусство не моя точка зрения…” При этом Лесков готов был признать, что “благородством направления” искупается даже недостаток художественности. “Разумеется, - добавлял он, - гармонически целостное сочетание и той и другой - это высшая ступень творчества, но достижение ее выпадает на долю только настоящих мастеров, взысканных большими дарованиями”.
Думается, что именно в “Левше”, где автор использовал нестандартную стилистику, было достигнуто высокое “гармоническое сочетание” художественности и направления. Вот едут государь и казак Платов домой, друг на друга обиженные. По-всякому можно описать эту поездку. Лаконично, в стиле газетного очерка, растянуто, с бытовыми, дорожными подробностями.
а, растянуто, с бытовыми, дорожными подробностями. Лескову хватает одного абзаца, искрящегося юмором: “Они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча. Государь в одну сторону глядит, а Платов в другое окно чубук высунет и дымит на ветер. Так они и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял. “Ты, - говорит, - к духовной беседе невоздержен и так очень много куришь, что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит”. Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал”.
В чем-то “Сказ о тульском косом Левше” похож на рассказы Зощенко. Та же самая вроде народная, но где-то пародийная речь, то же самое обыгрывание внешне не комичных, но в трактовке авторов очень смешных подробностей.
Например, передача блохи государыне заняла в изложении Лескова одну строчку, где царица оказалась смешной позершей:
* “Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась, но заниматься ею не стала.
* - Мое, - говорит, - теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны”.
* Новый государь, Николай, явно симпатичен автору, в отличие от Александра Павловича, преклонявшегося перед иностранцами. И рассказ о нем, не теряя юмористического звучания, приобретает почтительность:
* “Государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:
* - А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?
* Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
* - Нимфозория, - говорит, - ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.
* Государь ответил:
* - Ты - старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.
* Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его по плечу хлопнул и говорит:
* - Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано”.
Ну а дальше действие развивается по известному сценарию. Левша, который “мельче этих подковок работал: гвоздики выковывал, которыми подковки забиты”, направлен за границу, там он спокойно отказывается от предложений остаться насовсем, наивно поясняя любовь к родине привычками и оставшимися родственниками. При осмотре оружейных заводов он обращает особое внимание на уход англичан за оружием - там дульные каналы не чистят, как в России, кирпичной крошкой. Это важная военная информация, и Левша стремится домой. Потом пьянка с моряком (”Началось у них пари еще в Тверди-земном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли все наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось.
до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только подшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин”), больница…
И уже перед смертью мастеровой просит: “Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся”. Не сказали, не сочли нужным. “А доведи они Левшины слова в свое время до государя, - в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был”.
В 12-й главе автор как бы резюмирует рассказанное. И стоит привести его “резюме” хоть частично, потому что лучше уже не скажешь: “Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности.
Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд. Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень “человечиной душою”.
Время показало, что сам художник поднялся на эту высшую ступень творчества, так как оно не только не обесценило значение ярких и мудрых книг Лескова, а, напротив, высветило их глубины. На расстоянии длиной в столетие яснее видится “гармонически-целостное сочетание” художества и мысли, той самой, в которой так долго отказывали Лескову. И творческое наследие классика становится все необходимее нам, современникам нового века.
Левша – неказистый мужичок, с выдранными «при ученье» волосами, одетый, как нищий – не боится идти к государю, так как уверен в своей правоте, в качестве своей работы. Оказавшись в Англии, он стремится понять военные хитрости англичан и послужить Отечеству. Левша, который едет в Англию без документов, наспех одетый, голодный, чтобы продемонстрировать русскую смекалку и умение, является для писателя воплощением идеи самоотречения во имя славы Отечества. Не случайно повествователь передает его разговоры с англичанами, упорно пытающимися склонить Левшу к тому, чтобы остаться в Англии. Непреклонность героя вызывает уважение англичан.
Проводя параллель с современной жизнью, хочу отметить, что проблема эта остается актуальной и в наше время. Наши проблемы были косвенно описаны Лесковым в современной ему форме. Время от времени все же находятся «аглицкие» добродетели, пытающиеся использовать наши таланты во благо своей родины, но это, безусловно, является лишь признаком бессовестного отношения властных структур к своим людям, за что государству должно быть очень стыдно.
Непомерная любовь ко всему иноземному, уважение и гостеприимство, проявляемые к иностранцам, часто отводят взоры наших политиков от собственного народа, что нередко оказывает губительное влияние на людей.
льное влияние на людей. Очень точно это можно проследить в восемнадцатой главе сказа, где «англичанина… привезли в посольский дом,… сразу позвали к нему лекаря и аптекаря…», в то время как простого русского левшу «до самого утра… по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что он весь избился…».
Несмотря на трагичность судьбы главного героя, в произведении описывается также довольно много ситуаций, носящих комический характер. Оригинальность произведению придают необыкновенный слог и манера повествования автора: простота, краткость, стремительность действий. Здесь сразу же на ум приходит спор Левши с подшкипером о том, кто больше выпьет, когда, идя наравне, оба одновременно увидели вылезающих из воды разноцветных чертей. Очень интересны описания внешнего вида тульских мастеров («три человека,… один косой левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье выдраны…»), Левши («…в опо-рочках, одна штанина в сапог, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегиваются, порастеряны, а шиворот разорван; но ничего, не конфузится»).
С юмором описывает Лесков «спираль», образовавшуюся от «безотдышной работы» «у мастеров в их тесной хороминке», от которой «непривычному человеку с свежего поветрия и одного раза нельзя было продохнуть».
Также комичность рассказу придает выдумка и остроумие автора, заключающиеся в использовании новых слов – иностранных слов, переделанных на русский манер или смешанных с исконно русскими выражениями. Примерами таких неологизмов являются слова: «тугомент» («документ»), «нимфозория» («инфузория»), «долбица» («таблица») и пр.
В своем произведении Н. С. Лесков успешно синтезировал множество трагических и комических черт, ярко и точно выразив в них горе и радости, недостатки и преимущества, особенности характера и самобытность русского народа
Лесков Н. С.
Сочинение по произведению на тему: Сюжет и проблематика одного из произведений Н. С.Лескова ("Левша").
В наше время, когда "американизация" отечественной культуры идет полным ходом, когда голливудский ширпотреб вытесняет с экранов российские фильмы, а вместо "Пушкина и Гоголя" с базара несут "Плейбой" и "ножки Буша", особенно полезно обратиться, к сатирическому творчеству Лескова.
Тульский Левша, несмотря на все посулы англичан, остается верен своей неблагодарной, но милой сердцу родине.
Название произведения полностью звучит так: "Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе".
Превалирует тема беспокойства автора об ущербе преклонения перед иностранным. В данном повествовании Платов противопоставлен комическому образу самого государя: ".А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: "Это не отворяется", а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сгибе сделана русская надпись: "Иван Москвин во граде Туле". Англичане удивляются и друг дружку подталкивают: ох де, мы маху дали! А государь Платову грустно говорит: "Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем". Сели опять в ту же двухсветную карету и поехали, и государь в этот день на бале был, а Платов еще больший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном".
Левша еще не появился в повествовании, но уже расставлены акценты, уже комедийное начало заявлено, противостояние выявлено. Впрочем, это сделано и в первом абзаце, с великолепным мастерством утонченного стилиста: "Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: "Так и так, и у нас дома свое не хуже есть", - и чем-нибудь отведет".
Посетивший Лескова литературный критик В. В. Протопопов записал за ним: "Я люблю литературу как средство, которое дает мне возможность высказывать все то, что я считаю за истину и за благо; если я не могу этого сделать, я литературы уже не ценю: смотреть на нее как на искусство не моя точка зрения." При этом Лесков готов был признать, что "благородством направления" искупается даже недостаток художественности. "Разумеется, - добавлял он, - гармонически целостное сочетание и той и другой - это высшая ступень творчества, но достижение ее выпадает на долю только настоящих мастеров, взысканных большими дарованиями".
Думается, что именно в "Левше", где автор использовал нестандартную стилистику, было достигнуто высокое "гармоническое сочетание" художественности и направления. Вот едут государь и казак Платов домой, друг на друга обиженные. По-всякому можно описать эту поездку. Лаконично, в стиле газетного очерка, растянуто, с бытовыми, дорожными подробностями. Лескову хватает одного абзаца, искрящегося юмором: "Они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча. Государь в одну сторону глядит, а Платов в другое окно чубук высунет и дымит на ветер. Так они и доехали до Петербурга, а к попу Федоту государь Платова уже совсем не взял. "Ты, - говорит, - к духовной беседе невоздержен и так очень много куришь, что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит". Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал".
В чем-то "Сказ о тульском косом Левше" похож на рассказы Зощенко. Та же самая вроде народная, но где-то пародийная речь, то же самое обыгрывание внешне не комичных, но в трактовке авторов очень смешных подробностей.
Например, передача блохи государыне заняла в изложении Лескова одну строчку, где царица оказалась смешной позершей:
"Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась, но заниматься ею не стала.
- Мое, - говорит, - теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не обольстительны".
Новый государь, Николай, явно симпатичен автору, в отличие от Александра Павловича, преклонявшегося перед иностранцами. И рассказ о нем, не теряя юмористического звучания, приобретает почтительность:
"Государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:
- А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?
Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
- Нимфозория, - говорит, - ваше величество, все в том же пространстве, и я ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.
Государь ответил:
- Ты - старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.
Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его по плечу хлопнул и говорит:
- Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано".
Ну а дальше действие развивается по известному сценарию. Левша, который "мельче этих подковок работал: гвоздики выковывал, которыми подковки забиты", направлен за границу, там он спокойно отказывается от предложений остаться насовсем, наивно поясняя любовь к родине привычками и оставшимися родственниками. При осмотре оружейных заводов он обращает особое внимание на уход англичан за оружием - там дульные каналы не чистят, как в России, кирпичной крошкой. Это важная военная информация, и Левша стремится домой. Потом пьянка с моряком ("Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли все наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только подшкипер видит черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин"), больница.
И уже перед смертью мастеровой просит: "Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся". Не сказали, не сочли нужным. "А доведи они Левшины слова в свое время до государя, - в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был".
В 12-й главе автор как бы резюмирует рассказанное. И стоит привести его "резюме" хоть частично, потому что лучше уже не скажешь: "Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в борьбе против прилежания и аккуратности." Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд. Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою".
Да, "гений не рвется в борьбе", а "машины не благоприятствуют артистической да>!и". И нынешнее поколение не способно пока порождать мастеров с "человечкиной душой". Остается надеяться, что мы научимся "не чистить свои ружья кирпичом" и не склоняться перед западным ширпотребом.
Время показало, что сам художник поднялся на эту высшую ступень творчества, так как оно не только не обесценило значение ярких и мудрых книг Лескова, а, напротив, высветило их глубины. На расстоянии длиной в столетие яснее видится "гармонически-целостное сочетание" художества и мысли, той самой, в которой так долго отказывали Лескову. И творческое наследие классика становится все необходимее нам, современникам нового века.
"...«Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе» (1881). Трудовая виртуозность здесь становится подлинным художеством, артистичностью. Но не без горечи (а может быть, вернее сказать, - горькой иронии) Лесков подчеркивает в этой виртуозной трудовой умелости черты чудачества, почти что эксцентрики. Результат чудодейственного трудового мастерства вполне бесполезен, и, ярчайшим образом демонстрируя творческие возможности, творческую фантазию, артистическую умелость простого русского человека в труде, сюжет лесковского произведения показывает в то же время, как неумно, нерационально, бессмысленно используется при существующем социальном строе животворный родник народной талантливости.
Сюжет, представлявшийся на первый взгляд "чудаческим", "эксцентрическим", начинает играть яркими социальными красками. Но и само "чудачество" тут - не случайная краска. Оно ведь тоже выражает ту же социальную тему, относится к тем "загадкам русского быта", великим мастером разгадывания которых считал Лескова Горький.
Лесковские "чудаки" и "эксцентрики" свидетельствуют о большом и разнообразном знании писателем русской жизни. Весело и увлекательно повествуется у Лескова о том, как изготовляется стальная блоха, читатель должен "заразиться" - и "заражается" веселым, артистическим отношением героев к своему делу. Но читателю вместе с тем должно стать горько в итоге повествования: рассказ о бессмысленно растраченном таланте по существу ведь трагичен. Лесковский "гротеск" наполнен тут глубоким социальным смыслом.
Левша, побывавший в Англии, просит перед смертью передать государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят... Государю так и не передали этих слов, и рассказчик от себя добавляет: "А доведи они Левшины слова в свое время до государя - в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот получился". Простой человек-умелец беспокоится об интересах страны, государства, народа - и равнодушие, безразличие характеризует представителей социальных верхов.
"Сказ" имеет форму лубка, стилизации, но тема его очень серьезна. Национальная, патриотическая линия... <...> Здесь она социально конкретизирована: социальные верхи относятся к общенародным национальным интересам пренебрежительно, социальные низы мыслят государственно и патриотически. <...> Лесков хочет, чтобы русский человек говорил сам о себе и за себя... Он хочет, чтобы читатель послушал самих этих людей, а для этого они должны говорить и рассказывать на своем языке, без вмешательства автора. Между героем и читателем не должно быть третьего, постороннего лица; если нужен особый рассказчик (как в "Левше"), то он должен быть из той же профессиональной или сословной среды, что и герой. Поэтому так характерны для его вещей особые вступления, или зачины, которые подготовляют дальнейшее повествование от лица рассказчика.
Талант русского человека, способного проявлять в своей деятельности самую дерзостную фантазию, и трагическая судьба, уготованная человеку в России, - это тема, поставленная уже в "Очарованном страннике", получает свое развитие в "Левше" (1882), одном из наиболее колоритных рассказов Лескова, получившем широкую известность. Написанное в стиле народной легенды, это произведение Лескова может показаться очень простым по смыслу. Долгое время в нем видели, прежде всего, апофеоз талантливости русского человека, который "все может". И сам Левша в глазах ряда критиков представал безусловным победителем в состязании с англичанами как мастер, сумевший исполнить еще более мелкую и тонкую работу, чем они.
Однако сам Лесков решительно воспротивился такой его односторонней интерпретации. Стилизуя свое произведение под народную легенду, Лесков в известной мере сам предрасполагал читателя к тому, чтобы тот следил, в первую очередь, за ходом событий - кто над кем возьмет верх: англичане над русскими или русские над англичанами? Несмотря на то, что это состязание носит в известной мере игровой, условный характер... и английские, и русские мастера выкладываются сполна, сознавая свою ответственность за успех дела.
Если довериться внешнему результату этого состязания, то выигрыш как будто бы и впрямь за русскими. Без всякого "мелкоскопа" они сумели сделать невероятное: подковать блоху и даже выгравировать на каждой подковке имя тульского мастера. Но при более внимательном чтении сказа становится очевидным, что торжество русской смекалки вовсе не имеет в нем абсолютного значения. Подкованная с замечательным искусством блоха не может более "дансе танцевать", то есть оказывается в известном отношении безнадежно испорченной. Произошло это оттого, что обученные по "Псалтырю да по "Полусоннику" тульские мастера "расчета силы" не знали, действовали на глазок.
Таким образом, находит свое выражение и горькая тревожная мысль писателя о грузе русской отсталости, непросвещенности, который сковывает силы и возможности талантливого народа и таит в себе большие опасности для его будущего.
Проблематика сказа Н.С.Лескова «Левша». Личность и общество. . . . . . . Левша. Мы, батюшка, милостивое слово государево чувствуем и никогда его забыть не можем за то, что он на своих людей надеется, а как нам в настоящем случае быть, того мы в одну минуту сказать не можем, потому что аглицкая нацыя тоже не глупая… Туляки, люди умные и сведущие в металлическом деле, известны также как первые знатоки в религии. Об этом,-- говорит, -- спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные. Тут поместили левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит: "Где наша Россия?« Мне бы,-- говорит,-- два слова государю непременно надо сказать. Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся. И с этою верностью левша перекрестился и помер. . . . . . Государство. Что вы, подлецы, ничего не сделали, да еще, пожалуй, всю вещь испортили! Я вам голову сниму! Сиди,-- говорит,-- здесь до самого Петербурга вроде пубеля,-- ты мне за всех ответишь… что как же, мол, вы его от нас так без тугамента увозите? ему нельзя будет назад следовать! А Платов им вместо ответа показал кулак -- такой страшный, бугровый и весь изрубленный, кое-как сросся -- и, погрозивши, говорит: "Вот вам тугамент!« Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить. он в коридоре на полу лежал. Горькая ирония и сарказм Лескова доходят до предела. Он не понимает, почему Русь, рождающая умельцев, гениев мастерства, своими же руками с ними расправляется. А что касается ружей -- это невыдуманный факт. Ружья чистили толчёным кирпичом, и начальство требовало, чтобы стволы сверкали изнутри. А внутрито -- резьба… вот и уничтожали её солдатики от избытка усердия. Больно Лескову от того, что мы старательно разрушаем то, что может спасти нас в лихую годину. Проблема русского таланта. . . . Если бы,-- говорит,-- был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы,-говорит,-- увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал. -И твое имя тут есть? -- спросил государь. -Никак нет,-- отвечает левша,-- моего одного и нет. -- Почему же? -- А потому,-говорит,-- что я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал, которыми подковки забиты,-- там уже никакой мелкоскоп взять не может. Государь спросил: -- Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление? А левша ответил: -- Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши. имели они сразу же такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать. . . . Принцесса стала крутить ключиком, и блоха сейчас усиками зашевелила, но ногами не трогает. Александра Николаевна весь завод натянула, а нимфозория все-таки ни дансе не танцует и ни одной верояции, как прежде, не выкидывает. Наша наука простая: по Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем. Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой-машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует. . «Левша» -- произведение невесёлое. В нём как будто всё просто, но каждое слово двоится, за улыбкой прячется ирония, за любовью -- боль, обида. Вот замечательные тульские мастера, подковавшие английскую стальную блоху без «мелкоскопов», но механизм-то они испортили: блоха больше не танцует. Проблема власти. . . . . . везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели -- Так и так, завтра мы с тобою едем их оружейную кунсткамеру смотреть. Там,-говорит,-- такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся. - Ах, ах, ах,-- говорит,-- как это так... как это даже можно так тонко сделать! -- И к Платову по-русски оборачивается и говорит: -- Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал. А государь Платову грустно говорит: -Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Аглицких же мастеров государь с честью отпустил и сказал им: "Вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут". . . . . А когда будешь ехать через Тулу, покажи моим тульским мастерам эту нимфозорию, и пусть они о ней подумают. Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих людей, которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на своих надеюсь, что они никого не хуже. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают. Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут что-нибудь сверх понятия сделано. Я знаю, что мои русские люди меня не обманут. Николай Павлович был ужасно какой замечательный и памятный -- ничего не забывал. . правители отчуждены от народа, пренебрегают своим долгом перед ним, они привыкли к власти и ни перед кем не несут ответственности, не верховная власть озабочена честью и славой нации, а простые тульские мужики. Проблема жанра. . Определите род данного произведения. . Это их эпос, и притом с очень "человечкиной душою". . К какому эпическому жанру можно отнести данное произведение? . Почему это не рассказ, не сказка? . Каковы отличительные особенности сказа? Сказитель (выступает от лица народа как его своеобразный рупор. Он передает не точку зрения отдельного человека, а воплощает «народный глас».) . . сказ - это жанр эпоса, опирающийся на народные предания и легенды. Повествование ведется от лица рассказчика, человека с особым характером и складом речи. Это повествование строится с учетом взглядов простых людей, потому в сказе звучит народная речь. «через свою ласковость», «на свою сторону преклонять хотели», «домой манил», «чужестранностью пленить», «усиками зашевелила, но ногами не трогает» кушетка — укушетка, вестовые — свистовые, таблица — долбица, двухместная — двухсестная, микроскоп — мелкоскоп и др. Близость сказа к произведениям устного народного творчества. . . . Сказочные мотивы, сплетение комического и трагического, двойственная авторская оценка персонажей - отличительные черты произведений Лескова. В центре повествования - характерный для сказки мотив состязания. Сюжетно-образным аналогом былинных описаний служит в «Левше» описание необычайно, сверхъестественно быстрой, с точки зрения рассказчика, езды Платова. Сюжетным аналогом мотива испытания патриотизма героя в былине является в «Левше» эпизод соблазнения героя англичанами и уговоров остаться в Англии
