Русская эмиграция в париже. Побег от Революции: как зарабатывали на жизнь эмигрантки из России Русские дворянки в белой эмиграции

543

Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917-2006)

АННА МАРЛИ -РУССКАЯ МУЗА ФРАНЦУЗСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ

Асия Хайретдинова

Статьи в различных российских журналах:

«Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга», - сказал Валентин Распутин, русский писатель, Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», об этой удивительной женщине.

30 января 2004 года большим праздничным концертом завершились XII Международные Рождественские образовательные чтения, в которых Фонд Андрея Первозванного принимал участие. На замечательном концерте, который проходил в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, выступили лучшие хоровые коллективы. Среди них был и хор «Пересвет», который исполнил две песни пока еще недостаточно известной у себя на Родине, в России, нашей соотечественницы Анны Смирновой-Марли. Были исполнены всемирно известный «Марш партизан» и новое произведение композитора и поэта Анны Марли - «Гимн Новой России».

Это о ней, нашей соотечественнице, которая никогда не забывает о своей Родине, генерал де Голль сказал: «Своим талантом она создала оружие для Франции».

Анна Смирнова-Марли, певица, поэт, композитор, человек уникальной судьбы, родилась в Петрограде в старинной дворянской семье. Среди предков - Лермонтов и Столыпин, кузен матери - Бердяев. В доме над роялем висел портрет прабабушки, дочери атамана Платова, с надписью его рукой: "Дам в жены мою дочь тому, кто мне доставит Наполеона живым или мертвым". Ребенком ее увезли во Францию. Она выступала как балерина и завоевала титул первой красавицы зарубежной России. Свои песни Анна исполняла под гитару в легендарном кабаре "Шехерезада". Однако настоящая слава пришла к ней во время войны - когда из Лондона на волнах Би-би-си полетела во Францию ее "Песня партизан", чтобы стать гимном Сопротивления. Вступив в армию де Голля, Анна Марли объездила с концертами всю Великобританию, а после победы приняла участие в торжественном концерте в Париже.

Сегодня Анна Марли живет в США, где получила признание как композитор. В июне 2000 г., в день 60-летия обращения генерала де Голля к нации, она посетила Париж по личному приглашению президента Ширака. В присутствии президента и тысяч парижан ее удостоили высших воинских почестей и права зажечь огонь у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. Анна Марли, русская француженка Анна Юрьевна Бетулинская, стала второй женщиной, которой доверили эту честь, - первой была английская королева Елизавета. Анна Марли - кавалер Ордена Почетного Легиона.

Асия Хайретдинова, 2004 год

После ареста и гибели отца от рук большевиков мать с двумя маленькими девочками (Анне исполнился один год) переправилась через Финляндию на юг Франции. Семья испытывала острую нужду, как и большинство русских эмигрантов, но многие беды скользили мимо детского сознания, не омрачая природной жизнерадостности девочек. Позже Анна Марли напишет о той поре: "Ривьера в 20-х годах была раем. Дни были наполнены солнцем, ароматом апельсиновых деревьев. Мои идеалы формировались под влиянием книг о Жанне д’Арк, о короле Дагобере, о рыцарях и трубадурах. Жили мы в Русском доме, бывшем госпитале времен Первой мировой войны.

Живая, талантливая девочка искала приложения своей энергии: в студии Юлии Седовой и Матильды Кшесинской постигала язык балета, брала уроки пения в консерватории Ксении Дараган, тайны композиции ей раскрывал Сергей Прокофьев. В ее жизнь входит гитара, с которой Аня уже не расстается и которую она называет "мое всесильное оружие". Анна Марли и ее гитара – всюду желанные гости. Ее сравнивают с Дорой Строевой и Александром Вертинским. Ей заказывали песни Морис Шевалье, Саша Гитри, Луи Потера (с легкой руки последнего и появился звучный псевдоним – Анна Марли).

Светила русской культуры в эмиграции Серж Лифарь, Коровин, Тэффи на конкурсе красоты 1937 года называют Анну Марли русской красавицей... И они были правы. На фотографии мы видим прекрасную женщину с мягкой улыбкой и лучистыми глазами.

Книга Анны Марли "Певец свободы" – живое, откровенное повествование о людях, с которыми она встречалась в разные периоды жизни, о русской эмигрантской среде, о детстве и юности, о перепутьях военной годины, сделавшей ее "трубадуром Освобождения". И как звуковое приложение к книге – песни Анны Марли на кассетах: "Слеза-слезиночка", "Гори, мое сердце, всегда", "Детство", "Не поплакать ни с кем, не забыться", баллада "Крещение Руси", совсем недавний "Гимн новой России" и, конечно же, знаменитый "Марш партизан"...

1940 год, немцы во Франции. Анна Марли оказалась в Лондоне, в центре французского Сопротивления во главе с генералом де Голлем. Судьба привела ее на радиостанцию "Французы говорят французам". На всю оккупированную Францию зазвучали ее марши и песни: "Париж – наш", "Мужество", "Освобождение". Интересна история появления на свет "Марша партизан". Вот как рассказывает о рождении своей самой знаменитой песни Анна Марли:

"На русском фронте идут бои, горят села, храбрецы уходят в леса, к партизанам. В мыслях я с Россией. Как никогда прежде, чувствую себя русской. Мне близка судьба моей далекой Родины. Одним порывом, как крик сердца, рождается мой "Марш партизан". Насвистываю мотив, пою... Перед мысленным взором – все, кто борется за свободу: русские, французы, итальянцы". Эта песня родилась зимним вечером 1942 года в Англии.

От леса до леса дорога идет вдоль обрыва.

А там высоко где-то месяц плывет торопливо,

Пойдем мы туда, куда ворон не летит, зверь не ходит,

Никто, никакая сила нас не покорит, не прогонит...

Анна Марли написала слова марша по-русски, мысленно обращаясь к русским партизанам, и только некоторое время спустя Жозеф Кессель и Морис Дрюон предложили французскую версию текста. На радио Би-би-си песню назвали "Герилья сонг", записали на пластинку и каждый день на восьми языках передавали по радио. Мелодия "Марша партизан" стала позывными французского подпольного радио. Марш запела вся сражающаяся Франция. В те далекие годы эта мужественная песня оставалась неизвестной только тем, для кого она была создана, – русским партизанам.

Пришла долгожданная победа. Анна Марли снова в Париже, она видит свои портреты на обложках журналов, слышит на улицах свои песни. Пришли дни славы. 17 июня 1945 года Анна поет во дворце Шайо на гала-концерте в честь исторического Манифеста генерала де Голля.

"Партер сверкает золотом, блистают ордена на военных мундирах, парижская элита окружает де Голля и его штаб. Хор в 180 человек одет в цвета национального флага. Я с моей гитарой кажусь песчинкой на огромной сцене. Странно: не чувствую ни страха, ни смущения. Сначала поет хор, а потом я под гитару исполняю "Марш партизан", "Гимн Освобождения" и "Марсельезу". Весь зал как один человек встает, все поют Гимн Свободы.

В первом ряду сидят моя мать и няня. Няня – крестьянка из Новгородской губернии. В свое время она бросила все, уехала с нами в эмиграцию...

А потом – торжественная церемония на эспланаде Дома инвалидов. Я пою, сидя на сцене на фоне знамен союзнических армий. Ко мне подходит маршал Монтгомери: "Знаете ли вы, что мои солдаты пели ваши песни в пустыне?" Всех превзошел большим парадным спектаклем громадный кинотеатр "Гомон-Палас": три оркестра, 600 артистов, три кордебалета. Концерт длился всю ночь: цирковые номера, балет, скетчи, пение... 4 часа утра. Конферансье объявляет долгожданную Эдит Пиаф. Она выходит на сцену – худенькая, маленькая, в простеньком платьице. И вдруг зал заполняет могучий голос, он проникает глубоко в душу... Триумф, публика неистовствует! Пиаф кланяется и, слегка сгорбившись, уходит со сцены. Проходя мимо, хлопает меня по плечу:

– Привет, гитара... Теперь твой черед...

Конферансье шутит: "Анна Марли, певец Сопротивления, выдержала четыре годы войны, наверное, выдержит и трудности этой ночи"... Храбро выхожу на сцену. Аплодисменты. На следующее утро в газетах писали: "Своим искренним жанром, четким ритмом Анна Марли еще раз подтвердила свое звание музы Сопротивления".

В послевоенный период Анна Марли много ездила с гастролями по странам Европы, Африки, Америки. В Рио-де-Жанейро встретила своего соотечественника Юрия Александровича Смирнова, главного специалиста металлургической промышленности Чили. Они поженились и прожили в любви 52 года до его недавней кончины.

"Часто мне хотелось с концертами поехать на Родину, но эмигрантское клеймо мне мешало, – написала Анна Юрьевна в одном из писем. – Я же отпрыск белой русской колонии. Ведь вы подумайте: в 1945 году после выступления в честь Победы в царской ложе, куда мы, артисты, пришли поприветствовать генералов-союзников, русский (не помню его имени, но известный, конечно, раз он вошел в Берлин) мне не подал руки. До чего шоры на глазах! Слава Богу, все это позади!"

В свои 82 года Анна Марли полна энергии. Автор свыше 300 песен на пяти языках, поэтического сборника "Мессидор", книги басен, нескольких сценариев – она создала в Буэнос-Айресе музыкальный театр, в США несколько лет руководила детским хором негритят "Марлетки", основала французский салон во Флориде, сейчас завершает вторую книгу своих воспоминаний "Певец Свободы".

"Меня как будто вихрем носили вдохновение и творчество, – писала в своих письмах Анна Юрьевна, – Я в жизни ничего не боялась и шла вперед, правда, принимая на себя часто самое тяжелое. Видно, рыцарская кровь играет. В моей жизненной мозаике много, достаточно, чтобы заполнить жизнь целиком. В данный момент я разбираю архив: фото, письма, документы, газетные вырезки. Все это перебираю и сортирую, остается главное. Вдруг пригодится!".

Анна Марли живет неподалеку от православного монастыря в Джорданвилле. В ее доме часто бывают гости из России. Гостил здесь и писатель Валентин Распутин, написавший в статье о судьбах эмиграции: "Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга".

Недавно в Москве силами творческого клуба "Москвички" и Центральной детской библиотеки на Пречистенке был организован вечер "Возвращение Анны Юрьевны Марли", на котором прозвучали ее стихи и песни. Передачи о жизни и творчестве русской музы французского Сопротивления уже услышали на волнах радиостанции "Маяк" и "Москва и москвичи". Впереди – новые радио- и телепередачи, издание аудиокассет с песнями Анны Марли в исполнении российских певцов, выход в свет в переводе на русский язык ее стихов из сборника "Мессидор".

Анна Марли приглашена почетным гостем в Париж на празднование 60-летия призыва генерала Шарля де Голля продолжать войну против фашистской Германии вопреки предательству Петэна. Анна Марли будет присутствовать на открытии грандиозного Музея Сопротивления, в котором создана экспозиция, посвященная ее освободительным песням.

На своих поздних фотографиях седовласая пополневшая Анна Юрьевна все так же величественно прекрасна и очень похожа на Анну Ахматову. Как-то подруга Анны Юрьевны, наша выдающаяся певица Лина Мкртчян, сказала с горечью: "Две великие Анны подарены миру Петербургом: первая не обрела и памятника в нем, вторая – и памяти". Но если стихи Анны Ахматовой сами стали вечным памятником, то стихи и песни Анны Марли может донести до нас ее замечательный голос:

"Забудут!" – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А может, и глохла, и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как феникс из пепла,

В эфире восстать голубом...

543

543

543

543

Эмиграция всегда трагедия, но отнюдь не всегда неудача. Брак не всегда любовь и страсть, но непременно – сотрудничество. Думаю, такими словами вполне можно говорить об этих двух людях. Их звали: его – Феликс, а ее – Ирина.

Он - потомок старого рода, ведшего свое начало от ногайских мурз, красавец, выпускник Оксфорда, наследник баснословного состояния; говаривали, что Юсуповы богаче Романовых.

Она – юная ослепительная красавица, принадлежащая к царствующему дому; внучка и любимица вдовствующей императрицы.

Эта пара имела все для ничем неомраченной долгой благополучной жизни.

Потом - революция, крушение привычного мира, утрата всего дорогого им, бегство, эмиграция.

Когда в 1919 году Юсуповы отплывали из Крыма на линкоре «Мальборо», в России у них оставались: 5 дворцов и 14 доходных домов, 30 усадеб и поместий по всей стране, сахарный, мясной и кирпичный заводы, антрацитные рудники и много чего другого.

Все пришлось бросить.

После того, как Феликс за несколько бриллиантов купил паспорта и визы, Юсуповы приобрели дом в Булонском лесу и обосновались в Париже.

Впереди лежала целая жизнь.

Думаю, им было страшно. Может быть, княгиня плакала. Он, наверное, молчал. Что он мог ей сказать??

Во Франции собралось более 300 тысяч русских эмигрантов. Те, кто смог вывести какие-то ценности, как Юсуповы, распродавали их за бесценок, поскольку из-за большого предложения цены сильно упали.

Представители аристократических фамилий едва не голодали. Ведь они практически ничего не умели. В особняке в Булонском лесу княгиня сама стирала и штопала белье. Средств не было. Что им было делать?? Они создали свой Модный Дом.

Франция, столица моды, оказалась наполнена женщинами, разбиравшимися в прекрасном, получившими блестящее образование, знающими, помимо обязательного французского, еще несколько языков, наделенными безупречными манерами. Они с детства одевались в лучших модных домах Европы, понятие «вкус» было для них определяющим; они хотели бы вернуться в мир изящного, где чувствовали себя своими – дизайнерами (в ту пору не было этого слова …), моделями, хотя бы вышивальщицами или швеями.

О них писал парижский журнал «Иллюстрированная Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта и Пуаре, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»

Это была авантюра, густо замешанная на отчаянии и гордости. В 1924 году на rue Obligado в Париже, в небольшой квартире русской художницы были созданы первые платья "IrFe" (Ирина/Феликс). В работе над коллекцией принимали участие князь Никита Романов, Мария Воронцова-Дашкова, княгиня Елена Трубецкая. По полу ползали, раскладывая нарисованные на старых обоях эскизы, княжны Оболенские – Саломия и Нина.

Дебют модного дома "ИрФе" состоялся просто и блестяще: Ирина без приглашения привезла своих моделей-аристократок на модный показ в парижском отеле «Ритц» на Вандомской площади.

Они произвели настоящий фурор. К публике вышла и сама княгиня Юсупова, носительница дорогой, тонкой, чуть трагической красоты

Вот она в моделях своего Модного Дома

В популярных журналах появились восторженные отклики: «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цветов сразу поставили это скромное ателье в ранг больших домов моды».

(княжна Ирина Оболенская в платье дома ИрФе, и современная реконструкция платья)

Взлет модного дома "ИрФе" был стремительным.

Юсуповы открыли еще три филиала: в Туке - популярном курорте в Нормандии, Лондоне и Берлине.

Светские дамы были в восторге. «Клиентки были всех национальностей. Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть «князя», у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника» - вспоминал в мемуарах Феликс Юсупов.

(титульный лист каталога модного Дома "ИрФе")

В 1926 "IrFe" первым из русских домов выпустил собственную парфюмерную линию, представленную тремя ароматами: для блондинок, брюнеток и рыжих. Авторами аромата были Феликс и Ирина. Дизайн рекламного постера духов "IrFe", изображавшего флакон прямоугольной формы с граненым черным колпачком, создала принцесса Маргарита Греческая.

Несомненный успех Дома "IrFe" позволил Юсупову развивать новые направления деятельности: был открыт магазин юсуповского фарфора, а сам князь принял участие в оформлении трех парижских ресторанов.

Идеи были новы, вкус - безупречен, яркость - завораживающа, но - успех был бы немыслим без русских манекенщиц. Именно они поразили воображение публики - ничего подобного она доселе не видела. Кстати, не видела и после...

Посмотрите на них вместе со мной, пожалуйста

Это княжна Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича. История его любви к женщине более низкого сословия, отказа от семьи, бегства и венчания на полустанке заслуживает отдельного рассказа. Скажу лишь, что все трое их детей оказались красивы той светлой красотой, какой бывают наделены дети, зачатые и рожденные в большой любви.

княжна Елена Трубецкая

виконтесса Женя д"Кастэкс - Горленко

Русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и - громким титулом, сводившим с ума парижан.

княжна Мэри Эристова, урожденная Шервашидзе

Привычный парижанам образ "салонного манекена" - хорошенькой барышни небольшого ума, достатка и происхождения рассыпался в прах. Гостиные модных домов явили богиню.

Характеры многих - и как следствие, судьбы - могли быть сюжетом романа. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Итеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии. Была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении, ее схватили, пытали и она никого не выдала; позже была награждена орденом Почетного Легиона.

княжна Надежда Щербатова

Профессия манекенщиц в эпоху арт деко была «говорящей». Им приходилось на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о представляемых моделях, особенностях ткани, кроя или отделки. Поэтому русские дворянки, с детства знавшие 2-3 языка, очень ценились.

графиня Граббе, урожденная княжна Белосельская-Белозерская

Шок французов от появления в мире моды русских аристократок можно понять. Профессия "манекена" (так эти девушки назывались) была не престижной и несколько сомнительной. И, кстати, малооплачиваемой. Ателье держали «домашних манекенов», фигура которых подходила для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены.

Другой категорией были салонные манекены, cadette du cabine. Это были штатные единицы в модном доме, демонстрировавшие созданные домом модели. Большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц, маленькие обходились 2-3 девушками. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек, а главное - исполнением двух самых важных запретов: пить кофе/курить в модельных платьях и кокетничать с мужьями клиенток.

Приподнятого языка/подиума тогда не существовало, девушки ходили среди посетителей, поэтому средний рост манекенщиц в те годы был 160 см; мода на высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Показы проходили в салоне-гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00. Дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

Отдельную немногочисленную категорию составляли "светские манекены", в платьях модного дома посещавшие балы, вечера, коктейли, где их фотографировали.

Русские манекенщицы и русские стремителньо стали неотъемлимой частью высокой моды.

Сначала кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. О моде на русские изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением."

(великая княгиня Мария Павловна, основательница знаменитого дома вышивки "Китмир". Ателье она назвала именем любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева.)

С введением нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Возникли многочисленные ателье и швейные мастерские русских женщин-эмигранток, рабовших в русском стиле и называвшихся называясь увруарами (артелями).

(кн. Оболенская, кн. Трубецкая и Анненкова в модном доме «ТАО», Париж, 1926 г. ТАО - первые буквы фамилий создательниц предприятия)

Мода на русский стиль распространялась с быстротой лесного пожара. Сапожки, блузы-казак с косой застежкой, шапки, вышивки, головные уборы-кокошники, большой воротник-стойка, названный "боярским" - были хитами 20х годов; изюминками коллекций Коко Шанель.

Они работали не разгибаясь, и не только ради пропитания.

В 1925 на Выставке в Париже продукцию привезли и Советы. «Я узнала, - написала великая княгиня Мария Павловна, создательница модного дома "Китмир", урожденная Романова, - что советские русские будут иметь отдельный павильон на выставке, и приняла решение, что мы тоже должны показать нашу работу широкой публике. Было бы справедливо, чтобы все знали, на что мы, беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в нашем изгнании».

Надо сказать, тогда ей потребовалась вся ее гордость: советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами из хлебного мякиша, которые и получили Гран-при.

Да, творчество великой княгини не осталось незамеченным, "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки. Оскорбительно выписанный на имя мсье Китмира.

Всех не перечислишь: законодатель, Дом «Итеб», созданный фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети (название Дома - ее имя наоборот) Буззард, урожденной баронессой Элизабет Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель; изысканный "Эльмис" кабардинки Эльмисхан Хагондоковой, позже кн. Баженовой, роскошный "Китмир" вел.кн. Романовой и конечно, конечно же "IrFe"

У Юсуповых было много клиентов в США, там же находилась и значительная часть их сбережений. Они потеряли и богатую клиентуру, и свои деньги.

К тому же роскошный аристократический стиль «IrFe» перестал соответствовать развивающемуся обществу. На передний план вышли простые универсальные модели Шанель, а затем и Диора.

В 1929 году скончалась обожаемая бабушка княгини Ирины, вдовствующая императрица Мария Федоровна; на открытом аукционе в Берлине советское правительство распродавало личные вещи Юсуповых, оставшиеся в России.

В 1930 было объявлено о закрытии Дома "IrFe" и филиалов. Только легендарные ароматы еще некоторое время продолжали продаваться.

Средств было так мало, что в конце концов все Юсуповы были захоронены в одной могиле, по мере того, как они постепенно умирали – старая княгиня Зинаида Юсупова, князь Феликс и пережившая всех их Ирина, которая скончалась в феврале 1970 года.

Но мы можем рассматривать старые фотографии, с которых глядят закутанные в меха и роскошные ткани русские эмигрантки, и быть признательными за то, что они сделали. "Ведь аристократия рождается из лучших войнов древности, а древность - времена совсем недавние" (с)

Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лесу…» Октябрьская революция, положи вшая начало Гражданской братоубийственной войне и «красному террору», завершилась массовым, почти библейским исходом из страны свыше двух миллионов российских граждан. Воистину, гениальное перо Данте не в силах описать страдания людей, ставших жертвами российского Армагеддона ХХ столетия. Как заметил Черчилль, «ни к одной из наций рок не был столь беспощаден, как к России…» По всему свету , в полосе Великого Рассеяния русской эмиграции , послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Практически вся элита страны и многие деятели культуры Серебряного века оказались на чужбине. Уходя в изгнание, уносили они с собой священное чувство любви к Родине. Разрушение генофонда страны в ХХ столетии до сих пор еще мстит ее потомкам…

Cерж Лифарь: Побег в мечту

Прежняя российская жизнь лежала в развалинах. Позади были голод и лишения, ярость и безумие разбушевавшейся толпы, беспредел «красного террора». Надежды на лучшее быстро испарились: милость к падшим была не в духе времени.

Оставалось бежать без оглядки, пока волна насилия не захлестнет беженца…

Оговоримся сразу. Беженец, в отличие от эмигранта, по утверждению профессора Д.Н. Иванцова (см. «Русские беженцы в Югославии в 1921 году» // «Русский экономический сборник» – Вып. 7. – Прага, 1925 – С. 80) вынужден покинуть Родину, спасая свою жизнь, и оказаться там, куда загнала его судьба. Всей душой он рвется назад, рассматривая свое пребывание за границей как преходящий эпизод.

Путь на волю лежал через Одессу и Севастополь, Новороссийск и Владивосток по неспокойному морю, с риском для жизни. Уходили за границу – эстонскую и финскую, польскую и румынскую. На поездах и крышах вагонов, на палубах обледеневших кораблей сбились в кучу монархисты и анархисты, аристократы и нувориши, офицеры и кадеты, негоцианты и чиновники. На родине им места нет.

Все смешалось в обезумевшей от страха толпе беженцев из Совдепии.

Выпускать из страны стали потом, в годы НЭПа. Выпускали не всех…

Киевлянину Сергею Лифарю довелось стать беженцем во имя мечты – мировой славы. Он верил в себя, но его не выпускали…

И пришлось бежать ему, преодолевая невероятные препятствия, чтобы попасть в Париж – к Дягилеву.

16-летним стал он учеником балетной студии Брониславы Нижинской (сестры знаменитого танцора Вацлава Нижинского). В такие годы о балете и мечтать не стоит.

Однако, он мечтал…

Но за мечту пришлось платить.

Со временем, ему вспомнят это на родине. Десятилетия спустя, в мае 1958-го, накануне гастролей Grand Opera в Москве, всемирно известному постановщику балетов откажут в советской визе. Лишь в начале 60-х посетит он Киев, город своего детства: на Байковом кладбище преклонит голову над могилой родителей, постоит у родного очага – одноэтажного домика, затерявшегося во дворах по улице Тарасовской…

В этой истории было все – пограничный городок с Польшей, утонувший в снежных сугробах, тайная явочная хата и жуликоватый проводник за бешеные деньги, наконец, сани с полозьями на скрипящем снегу и… погоня!

«Нас не догонят!» – хотелось выкрикнуть ему в азарте погони своим преследователям, красноармейцам в буденновках, ставших на пути его к мечте.

Погоня лишь раззадоривала Лифаря, в вихре езды он вдруг почувствовал огромную радость обретенной вдруг свободы, утраченной в годы революционной смуты.

Граница близка, а за ней – Париж, Дягилев!

По неокрепшему льду беглец буквально доползает до желанного берега…

Он – в Польше, а на том берегу – красноармейцы, Чека, «коммунистический рай»…

Но и здесь не легче. В польской приграничной полосе царит беспредел: сплошь да рядом воинские патрули хватают беженцев и перепродают их советским пограничникам. Подобным же бизнесом занимались местные старосты и целые банды мужиков польской Волыни. Пойманных грабили дочиста, а затем сдавали смертников-рабов их вчерашним хозяевам. Путь их – на Голгофу Соловецкую, в концлагеря…

Лифарю и его спутнику повезло больше остальных: чудом добрались они до Варшавы. Правда, ограбили их дочиста – вплоть до нательных крестов, а часть пути провели они в вагоне-леднике, и даже – повисели на ледяном ветру в хвосте поезда.

Неласково встретила их польская столица. Тщетно обивали беженцы пороги эмигрантских организаций. В вечном страхе за свою «нелегальность», в мучительных заботах о хлебе насущном и мечтах о венском кофе со сливками проходили дни и недели.

И под новый 1923-й год все изменилось в одночасье. Благая весть из Парижа – письмо от Брониславы Нижинской, от Дягилева – авансы, удостоверения и паспорта.

…Десятки лет спустя вспоминая драматические коллизии своего побега Серж Лифарь, уже признанный мэтр мирового балета, кавалер ордена Почетного легиона и шведского Ордена Ваза, более всего запомнил не обеды «Prix-fixe» в варшавском ресторане «Pod Copernik», а неповторимый вкус и запах венского кофе со сливками в отеле «Бристоль».

«La Vita e Bella!» – говорят итальянцы в таком случае.

Да, жизнь прекрасна…

Изгнанники Великого Рассеяния

Наверное, впервые в истории человечества уходило в изгнание свыше 2 миллионов людей (целая страна – по европейским меркам). По всему свету, в полосе Великого Рассеяния послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Началось формирование Российского Зарубежья с центрами: в Париже – политической жизни, в Берлине – российской заграничной литературы и в Праге – эмигрантской науки и студенчества.

Литературной Меккой русской эмиграции 20-х гг. стал Берлин, «мачеха городов русских» (по язвительному замечанию Владислава Ходасевича), своеобразный перевалок на пути из России на Запад. В России еще разруха, дефицит бумаги и красок, а в Берлине уже к 1924 году действует свыше 80(!) российских издательств. В Берлине – Андрей Белый и «красный граф» Алексей Толстой, Илья Эренбург и Владислав Ходасевич, Борис Шкловский и пролетарский писатель Максим Горький. Они пока не решили, оставаться ли здесь или вернуться домой.

Разлука с Родиной, неуверенность в завтрашнем дне, нерешенность жизненных проблем побуждали беженцев искать опору в религии. И в феврале 1921-го в Югославию (тогда – Королевство СХС), город Сремски Карловцы, переехало из Константинополя руководство Всезаграничной Русской Церкви во главе с митрополитом Антонием.

На состоявшемся там осенью 1921 года церковном Соборе, провозгласившем Русскую православную церковь за рубежом, не признавались ни советская власть, ни московский патриарх. Своим указом Тихон осудил решения Собора и временно передал его полномочия митрополиту Евлогию, представителю Русской церкви в Западной Европе. В Сремски Карловцах пели осанну монархии, время которой истекло, а в Париже отец Сергий (Булгаков) создавал Богословский институт (Академию – в будущем), мечтая о грядущем объединении всех христианских церквей. Церковный раскол усугубился борьбой между «антонианцами» и «евлогианцами» и привел в середине 20-х к фактической изоляции церковной власти митрополита Антония.

Из Белой гвардии создавался Русский общевоинский союз (РОВС): под ружье, по оценкам барона Врангеля, становилась почти 70-тысячная армия. Планировалась и диверсионная деятельность, главным идеологом и вдохновителем которой стал генерал Кутепов, ставший преемником Врангеля в 1928 году.

Уходя в изгнание английские пуритане уносили с собой Библию, Гегель – «Феноменологию духа», а наши земляки – священное чувство любви к Родине, ее духовной культуре. Среди многочисленных общественно-политических эмигрантских объединений, действующих в Югославии, видное место занимала Русская Матица, вокруг которой объединились наши соотечественники для национально-культурной работы. Идея создания Русской Матицы опиралась на столетний опыт славянских матиц – Польской, Сербской и Чешской. Уже в апреле 1924 года в Любляне (Словения) действовал филиал Русской Матицы, основанной А.Д. Билимовичем, профессором Киевского, а в эмиграции – Люблянского университета. Со временем ее филиалы открылись по всей территории Югославии – Загребе, Мариборе и Нови-Саде. С ноября 1927-го по 1941-й отделение Русской Матицы там бессменно возглавлял Дмитрий Скрынченко (см. Арсеньев А.Б. «У излучины Дуная: Очерки жизни и деятельности русских в Новом Саду» – М., 1999).

Париж, зеркало русской эмиграции

Они собирались по «понедельникам», на литературно-музыкальных вечерах в парижском ресторане «Прокоп» – весь цвет культуры Серебряного века в изгнании. Среди литературных звезд – Бунин и Куприн, Мережковский и Гиппиус, Цветаева и Ходасевич, Вертинский и Шмелев, Ремизов и Тэффи. А рядом – великая плеяда философов: Бердяев и Сергей Булгаков, Федотов и Шестов, Ильин и Зеньковский. И едва ли не весь цвет русской живописи: Бенуа и Шагал, Коровин и Сомов, Судейкин и Фальк. А с ними – звезды «Русских сезонов» Дягилева: Карсавина и Павлова, Лифарь и Спесивцева, и великий актер Михаил Чехов. Венчает эту галерею сам Федор Шаляпин.

Разными путями покидали они Родину…

Иван Бунин и поэт Дон Аминадо в Одессе: приближалась конница Котовского.

Надежда Тэффи – в Новороссийске. Дала она себе зарок не оборачиваться на родные берега. Но – не выдержала: «… как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля». Александр Вертинский – в Севастополе, в ноябре 1920-го, когда врангелевцы на сопках отбивались от наседавших красных. Николай Бердяев – в Петрограде, на борту «философского» парохода «Obеrbьrgеrmeister Haсkеn», на котором депортировали в Германию цвет философской мысли России в лице таких «особо опасных элементов» (по выражению Ленина), как философы И.А. Ильин и С.Л. Франк, А.А. Кизеветтер и С.Е. Трубецкой. Федор Шаляпин и Александр Бенуа выехали по липовым служебным командировкам.

Из двухмиллионной армии российских беженцев каждый десятый (а может – восьмой) осел во Франции, а в ее столице и парижских предместьях проживало до сорока тысяч наших соотечественников. Париж, позабывший тяготы военной поры, поразил своим беспечным жизнелюбием и сытостью беженцев из России, «почерневших от голода и страха» (по словам Надежды Тэффи). Тысячи кафе и ресторанов, увешанных бананами и омарами, кабаки Монмартра и бесчисленные автомобили на площади Согласия смутили даже Маяковского. Он приехал сюда в ноябре 1922 года с твердой уверенностью, что Европа загнивает и не за горами мировая революция.

Здесь жизнь бьет ключом: рядом с анонсом концерта Шаляпина в театре на Елисейских Полях – сенсационное сообщение о презентации парижского ресторана «Яр», точной копии московского, с участием легендарной Насти Поляковой. Своим звучным контральто «цыганский соловей» как и прежде вгонял парижский зал в транс. Публика валом валит на выставку Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. Кто-то умудрился взять интервью у Нестора Махно: батька жил смирно, на тачанках больше не ездил…

«Мадам, уже падают листья…» – декламирует Александр Вертинский с эстрады кабаре «Казбек». Его сценическая маска Пьеро, как всегда, манерно-безупречна. «На Вертинского» ходят сливки французского общества, короли экрана, титулованные особы – Альфонс Испанский, Густав Шведский и великий князь Борис Владимирович со свитой. С киноэкранов и обложки «Иллюстрированной России» гипнотизирует публику Киса Куприна, красавица-дочь знаменитого писателя. Рекламируют моды русские модели – княгиня Марина Мещерская, Женя Горленко и Таня Маслова, Мисс Европа-1933.

С 1920 года возобновились «Русские сезоны» Дягилева; по-прежнему блистает Карсавина, а рядом с нею новая звезда – Серж Лифарь. Французский зритель, привыкший к декоративному убожеству Grand Opera, приходил в восторг от художественного великолепия декораций Билибина и Бакста, Шухаева и Добужинского, словно стремясь позабыть то страшное десятилетие, когда рушился весь привычный мир.

Элита русской эмиграции селилась в Пасси (Бунин, Мережковский и Гиппиус), центре Парижа, а те, что победнее – на парижских окраинах, где вокруг заводов Рено и Ситроен, вырос в одночасье русский пригород Биянкур, напоминавший московскую фабричную окраину. Кастовость белой эмиграции проявлялась и в посмертной их судьбе. Из Пасси элита эмиграции потихоньку перебиралась на элитное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а обитатели Биянкура оставались на местном. Там и упокоился Владислав Ходасевич, замечательный поэт Серебряного века (Биянкур описан Ниной Берберовой в серии рассказов «Биянкурские праздники»).

В апреле 1938-го Париж прощался с Федором Шаляпиным. Отпевали его у стен Grand Opera – подобной чести из иностранцев сподобился лишь он, певец земли русской. У катафалка, утопающего в цветах, пел хор Афонского, а французы плакали как настоящие русские. Литургию транслировали на всю Францию.

В декабре 1986-го в парижский некрополь попросился Серж Лифарь. «Здесь, в Швейцарии, я никого не знаю, – вздохнул он, – а там лежат все мои друзья»

На могильном камне выбили: «Serge Lifar de Kiev». Он и там остался киевлянином!

Ностальгия

«Айда в Булонский лес – березку обнимем!» – слышен клич русского Парижа 20-х. Что? Веселее стало? Вот и переведи русскую душу на французский лад!

Пожалуй, только Надежде Тэффи удалось так верно выразить общее настроение. «Приезжают наши беженцы, …, – рассказывает Тэффи, – отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются …руки и вянет душа…, обращенная на восток. … Умерли»…

Чисто русский вопрос «Что делать?» звучит и в устах старого генерала в центре Парижа, (но только на французский лад). Оглядывая величественную площадь Согласия, он все бормочет: «Все это хорошо … очень даже хорошо … но que faire? Фер-то – ке?» (по-русски – «Что делать?»). Эта бессмертная фраза стала названием и главной сюжетной линией литературного шедевра Надежды Тэффи.

Чужбина не стала для них родным домом. Все не верилось, что изгнание надолго, быть может – навсегда. Думал ли кто, что ждать придется 70 с лишним лет? На Родину возвращались немногие: в 30-е гг. – композитор Прокофьев, художник Билибин и Куприн, в 40-е – Александр Вертинский, в 80-е – Ирина Одоевцева и Нина Берберова.

Положение усугублялось еще и неопределенностью правового статуса беженцев, который в 1924 году обернулся эмигрантским. В соответствии с категоризацией Лиги наций все они становились апатридами, то есть людьми без паспорта. Со временем, получат они «карточки» Нансена. Без подданства эмигрант не мог найти постоянную работу – только по контракту. Горек хлеб изгнанника! Чужие на Родине, чужие и здесь.

«Все пережитое… настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе с тем так грандиозно…» – занес в дневник отец Сергий (Булгаков). Служение Родине видел он на Западе, в стране «…еще сохранившейся христианской культуры…» В эмигрантской литературе – мемуарный бум: за воспоминания засели не только «столпы» белого движения (Деникин и Врангель, Бунин и Шульгин), но и представители иных течений (Павел Скоропадский и Нестор Махно, Василий Зеньковский и митрополит Евлогий).

Дела минувших дней, окутанные дымкой ностальгии…

Выяснение этих извечных вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» завершалось подчас на драматической ноте. Букетом роз хлестала милая дама Керенского по щекам, все приговаривая: «Это за Россию!» Но больше всех вытерпел лидер кадетов П.Н. Милюков. Не простили ему Февральскую революцию 1917-го, развал страны и гибель царя Николая II. Пуля, однако, досталась В.Д. Набокову, отцу писателя Владимира Набокова: он грудью закрыл своего патрона в зале Берлинской консерватории.

Наш земляк на Западе

В тот памятный день 10 ноября 1933-го газеты в Париже вышли с громадными заголовками «Бунин – Нобелевский лауреат». Милюков в «Последних новостях» говорил о моральной победе русской литературы в изгнании, а для каждого на чужбине этот день стал личным праздником. Еще бы! Самый лучший, талантливый – наш земляк…

А в Лондоне – триумф Шаляпина! На международном конкурсе оперных театров 1933-го победила русская опера, далеко опередив миланскую La Scala и берлинскую вагнеровскую труппу. «Король голоса» (так называли великого певца) на всех рекламных транспарантах английской столицы.

В США киевлянин Игорь Сикорский создает свой знаменитый вертолет. На киноплощадках Германии снимается Ольга Чехова, а ее муж Михаил Чехов – в Голливуде, во Франции – Иван Мозжухин. Скитается по свету Александр Вертинский: «И несем в чужие страны / Чувство русское тоски».

Наш земляк работает на Запад: во Франции – на французов, в Германии – на немцев, в США – на американцев. На конвеерах Рено и Ситроена трудятся в поте лица господа офицеры, те самые, кто спасал Париж в 1914-м. Теперь им брошена кость в горло за кровь, пролитую на Восточном фронте. Русским платят неважно, но берут охотно, организуя им бесплатный проезд из Белграда и Константинополя до заводских ворот. Казачество предпочитает крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса, но лучше всех устроились те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова или в группу кубанских джигитов генерала Павличенко. Ими заинтересовался Голливуд.

Куском хлеба попрекают братья-славяне нашего земляка в Югославии: «Проклятый рус, я работаю на тебя!» Между тем, всю систему высшего и среднего образования отсталой страны, где уровень неграмотности достигал 80 %, поднимали наши соотечественники. «Вчера прибыл в Любляну к профессору Ясинскому. Вечером к нему пришли профессор Спекторский и профессор из Субботицы Г.В. Демченко, т.е. собрались – бывший ректор и попечитель Киевского учебного округа, бывший директор Киевских женских курсов и бывший проректор Киевского университета. Три большие культурные силы выбросила Родина-мать во время революции», – с горечью констатировал Дмитрий Скрынченко в своей дневниковой записи от 8 августа 1931 года.

Впрочем, на Западе думали иначе.

Две России живут как бы параллельно и сами по себе. Только 100-летний юбилей Пушкина объединит их ненадолго в тот драматический 1937-й.

Последних лицеистов «добивали» на Соловках. Вина их состоялась лишь в том, что поминали они на встречах 19 октября не только усопшего лицеиста Пушкина, но и царя-мученика Николая II, расстрелянного с семьей в Екатеринбурге. Стоя под дулами палачей, князь Голицын мысленно отправил последнее «прости» миру пушкинской строфой: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…»

И впервые за долгие годы вздохнул, наконец, с облегчением: «Устал я от жизни…»

«Замело тебя снегом, Россия»

Жизнь в эмиграции «ломала» многих. Вчерашние атеисты становились истово верующими, убежденные патриоты готовы были смириться с потерей Родины, лишь бы сгинул ненавистный им Советский строй, а самые непримиримые становились вдруг энтузиастами «новой жизни» в СССР.

Очевидно, тут переплелось многое, а главное – тоска по Родине. Этим коварно пользовалось «всевидящее око с Лубянки» – резидентура ОГПУ-НКВД, заполонившая Францию. Наконец, обманутые чекистами люди просто не могли себе представить степени безнравственности тех, кто вербовал их. Одним из обманутых и оказался Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Роман их начинался в Коктебеле у Волошина, в мае 1911-го. И не знали они, что жизнь их оборвется тридцать лет спустя. В Гражданскую Эфрон провел три года на передовой и не запятнал себя трусостью, но «сломался» на любви к Родине. В сентябре 1937-го Сергей Эфрон участвовал в ликвидации советского резидента-невозвращенца Игнатия Рейсса. За Эфроном гналась по пятам французская полиция, и доставили его «домой» – на Лубянку. Там он и погиб в октябре 1941-го, через полтора месяца после самоубийства Марины.

«Замело тебя снегом, Россия» – надрывно поет Надежда Плевицкая в парижском кабаке, а зал рыдает, уже сотни раз слушая этот хватающий за душу романс. Господа офицеры утирают слезы, стараясь не думать о том, как бы перехватить несколько франков на оплату своего номера в скверном отеле.

Жизнь певицы поражает фантазию: деревенская девушка, начинала она в «Яре», потом пела вместе с Собиновым, а затем – покорила сердце самого Государя Императора. Рядом с нею некто Ковальский, в прошлом – корниловский офицер. Он давно уже завербован ОГПУ, а в 1930-м завербует и саму певицу вместе с мужем ее, генералом Добровольческой армии Николаем Скоблиным.

Увы, жизнь на широкую ногу требует жертв, когда слава в прошлом.

С годами, эта супружеская пара погремела на всю Европу. Вместе бежали они из Совдепии, обвенчались на Галлиполи, причем посаженным отцом их стал сам генерал Кутепов, глава РОВС, похищенный в конце 20-х чекистами по заданию из Москвы в ходе операции «Трест». В сентябре 1937-го исчез и его преемник, генерал Миллер: он не вернулся в парижскую канцелярию РОВС. Исчез и Скоблин, его ближайший помощник. По одной из версий, его переправили в Испанию, где погиб он вскоре (скорее всего – от пули НКВД). На совести Скоблина и смерть Тухачевского, растрелянного в июле 1937-го (по делу о сотрудничестве с германской разведкой). Мавр сделал свое дело…

На процессе Плевицкой выступал Деникин (Скоблин и его пытался заманить в ловушку). Плевицкая не пережила и 2-х лет каторги: она умерла при невыясненных обстоятельствах. Как видно, судьба распорядилось справедливо.

«Ценой изгнания все оплатить сполна…»

Год 1941-й расколол эмиграцию на два непримиримых лагеря.

Дмитрий Мережковский, выступая по радио в поддержку Гитлера, сравнивал германского фюрера с Жанной д’Арк.

Но были иные. На деле доказали они, что любят Родину, что они потомки тех, кто громил шведов под Полтавой и гнал Наполеона до Парижа.

«Я русская и не хочу изменять своей родине!» – гордо крикнула гестаповцам княгиня Вики Оболенская. Ей, участнице французского Сопротивления, 4 августа 1944 года отрубили фашисты голову в берлинской тюрьме Моабит.

Касавице Вике было всего 33 года…

Мать Мария (в миру – Елизавета Кузьмина-Караваева, а в прошлом – поэтесса Серебряного века), Ариадна Скрябина (дочь известного композитора), 22-летний К.А. Радищев, потомок революционера – все они приняли мученическую смерть.

543

Русский Константинополь

Красота в изгнании. (

Прибытие русских эмигрантов в Париж. 1917 год.

Ксения Кривошеина, русская парижанка, коренная петербурженка, писательница, художник, активный общественный деятель, член-основатель «Движения за поместное православие в Западной Европе» (OLTR), много статей и даже книг посвятила русской эмиграции. В ее работе активно участвует муж - русский эмигрант Никита Кривошеин. Мы остановимся на отдельных текстах Ксении Игоревны, в частности, на статье - «Блеск и нищета русского Парижа» , выложенной в Интернете на сайте «Православие и Мир», и на книге «Пути Господни», , изданной в 2012 году. В них ведется рассказ о русской эмиграции от первой до четвертой волны, когда русские люди спешно покидали свою родную страну не по своей воле, а в принудительном порядке и в сжатые сроки.

Автор на конкретных примерах из жизни ее соотечественников, в том числе и своей, показывает, как обустраивались эти люди на новой земле, как жили и трудились, какие у них были проблемы и как преодолевали их.

В Предисловии к книге «Пути Господни» Ксения Кривошеина пишет:

«На протяжении долгих десятилетий истерзанная страна, изуродованные жизни, не могли предполагать, что однажды случится чудо и молитвой о нас грешных, убиенных святых Новомучеников, Россия очнется от страшного сна. В тяжелые годы тьмы и гнета, многодесятилетний узник Гулага замечательный историк церкви Сергей Фудель написал: "Мы очень многого не знаем. Ясно нам только одно: ночь истории подошла к концу. Может быть, вся задача нашего уходящего поколения в том и есть, чтобы передать молодым христианам это чувство рассвета, чувство приближения сроков ..

Автор сокрушается, что советские люди жили своей мирной жизнью и вовсе не ведали ни об истории Церкви, ни о лагерях смерти, устроенных в монастырях, о расстрелах священников, и даже о том, сколько сотен тысяч людей вынужденно покинули свою Родину и оказались эмигрантами. Совсем не знали они, как эти люди жили на чужбине, как хранили веру Христову, строили храмы, издавали книги, сколько их полегло в братоубийственной войне 1919-21 гг., и как уже на своей второй родине в Европе, во время Второй мировой войны, те же русские становились в ряды Сопротивления.

Блуждал человек в царстве Тьмы, говорит Кривошеина, и вдруг увидел Свет, который ощутил интуитивно, но понять его природу не мог. А потому еще и сегодня, состояние воцерковленности нашего молодого христианства больше всего напоминает времена первохристианские. Те же сомнения, искушения, жажда чудес, стремление стяжания Духа Святого и радость богообщения. И как трудно все это вместить человеку в себя, как тяжело душе выхолощенной и хладной прикоснуться к слову Евангельскому, когда на поверхности столько соблазнов. Как укрепить сердце и чем наполнить душу?

Книга «Пути Господни» повествует о поиске веры и разных путях, по которым каждый человек идет к ней, независимо от своего воспитания и интеллекта. Замечательно то, считает автор, когда человек получает церковь и молитву с младенческого крещения, с молоком матери. Такого блаженства были лишены миллионы советских людей. И лишь сейчас в наше свободное время, христианская вера очень робко, с большими искушениями и соблазнами, начинает прививаться на святой Руси. С окончанием страны Советов, продолжает свою мысль автор, закончилась вера в КПСС, в построение "светлого будущего", в миф "рая на земле" и многое другое, что было выстроено в головах русских людей на протяжении 75 лет и что заменило истинную Церковь в каждом человеке. «Все мы помним, как в 1990-е годы народ массами кинулся в храмы - креститься, венчаться, исповедоваться и рукополагаться… Многие думали, что быстрая замена одной веры на другую, равна смене квартиры или смене одних "корочек" на другие. Но вышло совсем иначе, очень быстро многие разочаровались, стали роптать, приспосабливать свое представление о Боге и храме к неофитскому восприятию. Пути Господни оказались труднее и длиннее» .

Кривошеина пишет о знаменитых людях Серебряного века - Сергее Булгакове, Николае Бердяеве, Николае Гершензоне, Петре Струве и многих других, покинувших Россию после страшной катастрофы - русской революции и гражданской войны. У каждого из них было свое понимание эмиграции, поскольку пребывание вдали от родной земли было для одних событием трагическим, для других - расцветом творческой деятельности. Книга Ксении Кривошеиной скорей всего автобиографическая, из которой мы узнаем удивительную жизнь автора и ее мужа Никиты.

Эмиграция - явление очень сложное, в нем переплетены политические, философские и житейские интересы. Окончательное ощущение «я -эмигрант» появилось у русских в 1921 году, когда был принят декрет о лишение права гражданства лиц, покинувших Россию после октябрьской революции и участников Белого движения.

Характерными чертами российской эмиграции считается стремление сохранить национальную культуру, нежелание полной ассимиляции, закрытости к культуре новой страны, обостренное чувство ностальгии, ненужность и бесполезность внедрения в новое общество. Современный исследователь российской эмиграции Л. Еременко выделяет пять специфических черт феномена этого скорбного явления. Из них самым тяжким, он считает ностальгию, часто одиночество и безысходность от невозможности приспособится к новой среде, новому языку и порванных связях со своей Родиной.

В то же время, в эмиграции была возможность для каждой личности раскрыть свои творческие способности: художественные, религиозно-философские, научные, технические, даже общественные. Самым ярким проявлением русской эмиграции в странах зарубежья считалось творчество. Оно было не просто творчество ради творчества, а понимание того, что каждый высланный или спасшийся от пули - есть посланник России. Русская эмиграция вынуждена была работать на двух направлениях. Эмигранты стремились к единению, дружбе, они общались между собой, создавали союзы и общества, вели просветительскую работу, писали книги, статьи, были служащими, священниками, преподавателями как русских, так и французских школ и институтов, творили свои шедевры. В начале двадцатых годов в Европе образовалось несколько центров русской эмиграции. Это были Берлин, Прага, Белград, Лондон, Рим, Стамбул. В результате диалектических причин такой центр переместился в столицу Франции - Париж. Франция собрала под свой покров цвет русской эмиграции.

Она приютила русских эмигрантов всех возрастов и сословий, дала им возможность проявить себя, раскрыть свои лучшие способности и жить в этой стране полноценной жизнью. Эмиграция считалась вынужденным путешествием русского духа по-родственному ей интеллектуальному духу народа, близкой ей страны. По сути, для наших людей, это был поиск самого себя, своего места в жизни. По воспоминаниям Николая Бердяева, эмиграция была борьбой за жизнь, за выживание и реализацию себя, как творческой личности. Париж приютил большое количество беженцев из России, их было сотни тысяч. Там, в эмиграции, были созданы шедевры русской философии, литературы, в том числе и мемуарной, богословия, искусства и поэзии. Эмигранты не были изолированными людьми, они часто встречались, обменивались новостями, творческими успехами, их жизнь была наполнена глубоким смыслом, и в тоже время их сильно угнетала тоска по родине.

В наше время, когда говорится о русской эмиграции, особенно первой волны, то замечается, что часто рассказ ведется в розовых тонах, без анализа настоящего положения вещей. Франция до сего дня, для отдельных россиян, считается сказочной страной, в которой живут не люди труженики, а некие духи, и питаются они райской пищей.

Русская эмиграция в Париже распадается

Ксения Кривошеина, решила рассказать нам, современным людям, о части русской эмиграции в сегодняшнем Париже, что она из себя представляет, и чем они там занимаются. Автор пишет об этом явлении несколько иначе, чем большинство русских журналистов или путешественников. Ксения Игоревна пишет правду. Она рассказывает, что после распада СССР, после этой вселенской трагедии для жителей Советского Союза, русская эмиграция в Париже растерялась, она не знала, что ей делать, к какому берегу плыть или по какой дороге пойти, чтобы найти свое счастье, поэтому от безысходности стала распадаться как оформленное ранее сообщество.

Если раньше диаспора жила дискуссиями, спорами, несогласиями, часто борьбой за личные и общественные интересы, то сейчас все изменилось. Раньше наблюдалась такая картина: даже в одной семье люди не могли договориться, кто за что выступает и за что борется. Кто-то был за русскую православную церковь, другие за Архиепископство русских православных церквей (КП), а кто-то молился в храмах Русской зарубежной церкви (РПЦЗ). Даже в одной семье были глубокие раздоры: сын был активным троцкистом, отец монархистом, а мать очень религиозной.

Все эти разные люди ждали одного, что вот кончится Советская власть и они, наконец, увидят свет в конце туннеля: возвратятся в Россию, будут на своей родной земле, смогут молиться в храмах, поклонятся родным могилам, сблизятся со всеми родственниками и друзьями. В сущности, так все и произошло, их мечты осуществились. Некоторые эмигранты вернулись, живут и работают в России и чувствуют себя счастливыми людьми.

О русской эмиграции создано сотни книг, снято много кинофильмов, написано столько статей, что их не перечитать. И мы убеждаемся, что эмигрантский феномен получил второе дыхание на своей Родине, он увенчался открытием Фонда «Русское Зарубежье» им. А.И. Солженицына.

Русская церковь в Париже в день прощания с Марией Федоровной.

К. Кривошеина задается мучительным для себя вопросом: а что же произошло в местах изгнаний? Как развернулась их жизнь в современном Париже, Лондоне или Риме? И тут выясняется, что в этих городах и странах произошли большие изменения, вернее - произошла большая беда. Все перевернулось вверх ногами. Случилось то, чего никто не ожидал. Произошел быстрый обвал всех, устоявшихся за 75 лет, эмигрантских структур. Распались ассоциации, общества, издательства, институты и школы, которых было предостаточно. Они содержались на пожертвования русских людей и дотации зарубежных стран. Все это лопнуло как мыльный пузырь. Нет щедрых пожертвований, нет единства прихожан в храмах, нет ни лекций, ни жарких дискуссий, затихла творческая эмигрантская жизнь.

Дотации от государств, в основном от Америки, от католиков, частных лиц и организаций, прекратились сразу. Внешний враг исчез, теперь помощь распределилась в пользу умирающей Африки, в поддержку католиков и православных в других точках мира.

Как позитив в этом деле, Кривошеина отмечает Русскую Православную Церковь, протянувшую свою руку помощи всем нуждающимся и обремененным, в результате чего Италия, Испания и Франция обрели новых прихожан из мигрантов других стран. В 2007 году совершилось каноническое воссоединение Русской православной Зарубежной церкви с церковью России, что укрепило православие в целом.

После ликвидации «железного занавеса», мучившего людей десятилетиями, у многих эмигрантов, работавших «за нужное дело», возникло чувство пустоты и ненужности. Они почувствовали себя лишними. Опустела Тургеневская библиотека Парижа, опустел и Сергиевский Богословский институт, в котором преподавали Сергий Булгаков, Георгий Федотов, Николай Лосский и многие другие выдающиеся русские философы. А получилось так, все потому, что эмигранты первой волны ушли в мир иной. Состарились и их дети, а внуки, не зная русского языка, русской культуры и традиций, перестали ходить в русские храмы, русскую библиотеку, перестали читать русские книги - они стали парижанами, офранцузились, то есть, произошла национальная ассимиляция людей.

Автор спрашивает: «Что делает богатый человек, который всю жизнь собирал, лелеял богатство и мечтал о том, что накопленное достанется потомкам? А если нет у него таковых, и внуки равнодушны к богатству?» Внуки, в самом деле, не ходят в храмы, не читают книги в Тургеневской библиотеке, потому что не знают русского языка. Они совсем не представляют, что такое св. Сергиевский Богословский институт и кто такие русские философы, писатели, поэты и художники Серебряного века.

Но дело не во внуках и правнуках, считает автор, у них своя жизнь и им вовсе не нужно мешать. Все дело в том, что русские дома, храмы, библиотеки, архивы и кладбища, до боли знакомые всем русским парижанам и советским людям, по книгам, фильмам и конференциям - разваливаются на наших глазах. Умирают старики, умирает с ними достояние эмиграции. Ведь это русская история, это их слёзы, их надежды на то, что «вот придёт время и…». А время шло и работало не на эмигрантов. На Западе перевелись спонсоры, некому стало заниматься благотворительностью, и только родная страна, Россия, подала всем нуждающимся свою щедрую руку помощи. Чтобы спасти культурное наследие во Франции от разорения, русское правительство выделило 450 тысяч евро. Даже для поддержания кладбища Сен-Женевьев-де-Буа и реставрации Казачьего музея под Парижем, Россия выделила значительные суммы денег.

Скажем правду: были и другие предложения о безвозмездной помощи от русского государства и от частных спонсоров. Но дело застопорилось из-за странных амбиций некоторых старых эмигрантов, не признавших Россию свободным государством. Они не могли еще снять со своих глаз пелену классовой враждебности. Они все еще жили при Советах и при «железном занавесе». Эти «сопротивленцы» заявили: «лучше пусть всё летит в пропасть, мы умрём бедными под развалинами наших богатств, но брать деньги от постсоветской России мы не будем» . Но сами-то они нищие, сокрушается автор, платить за содержание зданий им нечем, помощи ждать не от кого, а молодым потомкам - все это безразлично.

Такое безответственное отношение старых эмигрантов к спасению русских культурных памятников в Париже, Кривошеина осуждает, и приравнивает его к преступлению против собственных предков, против их памяти и не братскому отношению к возрождающейся России.

Эти люди с поразительным упорством сделали все возможное, чтобы помешать Русской Православной Церкви наладить контакты с Константинопольской Архиескопией, и своими шумными кампаниями, протестами и статьями в газетах, препятствовали реализации проектов по строительству Собора и Семинарии в Париже. Для справки: Свято Сергиевский Богословский институт никогда не был семинарией, не готовил и не готовит священников, а в Соборе (на ул. Дарю) до сих пор идут жаркие битвы и стены наполняются не столько молитвой, сколько взаимной ненавистью прихожан. Как стало известно из прессы, в Париже все-таки открылась русская православная Духовная Семинария, и главная заслуга в этом Московского Патриархата и Патриарха Кирилла.

«В Париже должен быть русский Собор, а не сарайчик»

«Ни себе, ни людям», «обветшалая собака на сене», - вот выражения автора в адрес этих недоброжелателей. К чему все это привело? К тому, что укрепилась разруха, расцвела бесхозяйственность и пассивность, зато осталось глухое сопротивление. «Ведь сами-то еле-еле сводят концы с концами, отказываются от конструктивной и безвозмездной помощи, почему-то считая себя лидерами, заявляя и действуя от имени всей эмиграции» .

Кривошеина выступает и против пустых разговоров некоторых россиян. Их вопросы: «зачем строить в Париже, когда у нас в России развал?», считает не серьезными, даже враждебными для общего дела. Ведь Русская Империя на протяжении своей нелегкой истории строила всегда, созидала и всегда помогала другим. Теперь же, после ликвидации Советского Союза, «русский человек должен, наконец, преодолеть чувство замкнутости, почувствовать, что и в Палестине у него, наконец, есть возвращённое Сергиевское Подворье, и храм в Бари. И в Париже будет Собор, а не сарайчик, и что в Лондоне он тоже приходит молиться в большой Собор, как в Москве или Петербурге. Что же здесь плохого?» .

Какое же было удивление автора, когда однажды, приехав в Москву и посетив Фонд Русского Зарубежья, она обнаружила, что стены этого замечательного центра украшены фресками сестры Иоанны Рейтлингер. Под ними даже была табличка: «Эти фрески были спасены в 2003 году Н.А. Струве из замка Монжерон под Парижем». Оказывается, Никита Струве перевез фрески сестры Иоанны в Россию, а с ними и тысячи книг из подвалов Имки, разместив их в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье».

Удивил Кривошеину поступок профессора Н.А. Струве, в прошлом заклятого недоброжелателя Советов (что понятно), но и сегодняшнего противника новой власти, которая помогла создать Фонд Зарубежья в Москве. Своим «щедрым», но тайным поступком Н. Струве удивил всю эмигрантскую общественность, с которой он даже не посоветовался, а самовольно привёз и просто подарил. Ведь русские эмигранты могли бы добавить к этому дару России, еще «кое-что более ценное».

Все же автор благодарит философа и издателя Н. Струве за то, что он спас от костров парижских бомжей картины сестры Иоанны, вместе с ними и ценные книги из сырых подвалов Имки. Кривошеина выступает за то, чтобы в обществе русских эмигрантов был план по спасению духовных и материальных ценностей за рубежом, иначе без этого многое погибнет. Поступок Н. Струве по спасению картин и фресок работы с. Иоанны, автор считает положительным. Она всей душой за то, чтобы русские специалисты восстановили все религиозные картины сестры Иоанны в Ницце, Париже, Монжероне, других местах, оказали посильную помощь в восстановлении русских храмов, требующих капитального ремонта, были более благосклонны к памятникам русской культуры за рубежом.

Ксения Кривошеина в большой тревоге

Особенно тревожит Кривошеину судьба замка «Мельница Сенлис» в местечке Монжерон, который был расписан картинами и фресками монахиней Иоанной Рейтлингер. Самое ценное, что сохранилось здесь и не погибло, считает она, это храм св. Серафима Саровского с великолепными фресками инока-иконописца Г. Круга. История зарождения, расцвета, а теперь и упадка Монжерона волнует автора и русских эмигрантов больше всего. Она верит, что с помощью русских специалистов возродится эта зарубежная святыня.

«Мельница Сенлис» - маленький замок, известный в русской общине Франции под неофициальным названием «Замок Монжерон». Стоит он в юго-восточном предместье Парижа. Он небольших размеров, но очень привлекательный своей архитектурой и православным духом. О нем много написано репортажей и статей. В этом разрушающемся замке есть башня, герб на воротах и на главном здании, крепостная зубчатая стена с проемами бойниц. Есть и огромный парк с рекой. В каталоге достопримечательностей Франции, Монжерон именуется "Местом встреч короля Генриха IV". В переводе - это означает "Мельница Сенлис" - по названию соседнего города и огромного заповедного леса, расположенного в сотне километров от Парижа.

После второй мировой войны Фонд имени Льва Толстого организовал в замке приют для русских беспризорников и детей сирот. Здесь была настоящая своя французская "республика ШКИД". Руководство приюта старалось быть требовательным, чтобы превратить уличных детей и сирот в почтенных граждан Франции.

В настоящее время «Мельница Сенлис» русское общежитие имени монаха Бертольда Шварца. Замок огорожен забором с тяжелыми кованными воротами с массивным запором. Над входом замка висит старинный герб. На окнах сторожевой башни установлены решетки, а в главном здании - витражи. Крепостная стена по-прежнему окружает это привлекательное строение. Любознательные французские и другие туристы, привлеченные необычной архитектурой, часто заходят сюда, чтобы посмотреть - не музей ли это?

Чтобы поселиться в замке, нужно получить разрешение от Никиты Струве, директора Монжероновского общежития и Председателя ассоциации. В замке он бывает очень редко - живет в другом месте со своей семьей. Свою обязанность владельца и заведующего общежитием Струве не очень любит. Замок приносит ему не доходы, а одни хлопоты и волнения. Он дворянин, старый интеллигент, потомок русского политического деятеля Петра Струве. Никита Алексеевич, в прошлом, известный издатель книг на русском языке. Он был первым, кто издал книги Марины Цветаевой, Александра Солженицына, других прекрасных русских авторов. Н. Струве - директор парижского филиала международного издательства YMСA-press, которое издает литературу авторов русского зарубежья. У него большой магазин на улице Святой Женевьевы, в самом центре Латинского квартала. Кроме издательских дел и магазинных хлопот, Струве принимает русских писателей и деятелей культуры, заехавших во Францию, проводит с ними встречи прямо в книжном магазине. К тому же он сам пишет книги и читает лекции на русском факультете лингвистического университета в Нантере, северном пригороде Парижа .

Когда русские туристы приезжают в Париж, они непременно наведываются на кладбище Сен Женевьев дю Буа. Так заведено глубокими русскими традициями. Затем поездом они отправляются в местечко Монжерон, к старинному замку, в котором жили и писали свои произведения русские поэты, писатели и художники.

Возле замка имеется небольшая церковь, построенная в 1957 году на средства меценатов и названная в честь Святых Серафима Саровского и Сергея и Германа Валаамских. Она построена в Византийском стиле XII века архитектором Никитой Коваленко. Расписал храм иконописец о. Григорий Круг. В абсиде, имеется фреска Пресвятой Троицы. В храме замечательный иконостас, выполненный русскими мастерами и художниками. Долгое время церковь была закрыта, она безутешно искала своих молитвенников. По словам Кривошеиной, камнепад и гибнущая фреска с паутиной на иконах в Ниццком соборе - ничто по сравнению с тем, во что превратился Монжерон.

Некоторое время в Монжероне находился сербский приход, здесь же проводились Богослужения. Свое существование, как действующий храм, он прекратил в 2003 году. С этого времени в храме прекратились всякая церковная жизнь. Чтобы спасти замок от разрушения, Никита Струве решил взять его в аренду. Он превратил старинный храм в общежитие для приезжих людей, и на вырученные средства спасает его от разрушения.

С 2005 г. в церковном храме стала образовываться приходская община из людей, живущих в окрестностях Монжерона. По их просьбе священники Корсунской епархии начали проводить регулярные богослужения. В настоящее время здесь более 150 постоянных прихожан. Кривошеина называет Монжерон вторым приходом Московского Патриархата во Франции. Во время празднования Пасхи в ночном Богослужении принимают участие более 240 человек.

Характерно, что как в 20-30 годы сестра Иоанна Рейтлингер и монахиня Мария (Скобцова) обустраивали свои эмигрантские храмы, собирали деньги, расписывали стены, так и новая волна постсоветских людей собственными руками отреставрировали этот храм, сшили облачения священникам, принесли утварь и мебель, провели электричество и починили водопровод.

Наполнилась жизнью и трапезная церкви. Здесь проходят встречи со священниками, катехизация, работают детские кружки и воскресная школа.

Ксения Кривошеина не унывает, она верит в возрождение православия во Франции, верит в завершение строительства русского храма в Париже, в любовь русских эмигрантов к православию. Отвечая на вопрос, кто является прихожанами парижских храмов, членами русских общин, она отвечает: «Основная часть русских общин - это внуки и правнуки тех героических русских людей, что покинули свою родину не по своей воле. Но я все больше задаюсь вопросом: насколько они знают свою историю? Хотя многие из них уехали работать в Россию, нашли там жен или мужей, ходят в русские храмы. А у нас в Париже очень много студентов и простых людей, приехавших на заработки, из года в год их всё больше. Так что новый собор на Сене будет заполнен до отказа!» .

Эмиграция раскрыла духовную мощь русского духа

Русскую эмиграцию Кривошеина относит к нескольким волнам и считает, что наиболее растворенной в чужом обществе оказались дети «первой волны», то есть те, кто был вынужден покинуть Родину вследствие революции и гражданской войны. Это были люди всех профессий: крестьяне, рабочие, военные, духовенство, аристократия, интеллигенция, часть Царской семьи, все они нашли свое место во французском обществе. Эмигранты обустроились, и старались передать детям и внукам родной русский язык и культуру в надежде, что их возвращение на родину неизбежно. У них были хорошие, крепкие семейные устои, дети их учились в школах и гимназиях, в которых преподавали лучшие учителя.

Большинство эмигрантов надеялись на скорый конец Советов, они не жили, а сидели на чемоданах в надежде возвратиться на родину. Что было удивительным: как только русские люди оседали на каком-то месте, они сразу строили церковь, открывали воскресную школу и начинали издавать свою эмигрантскую газету. «В Париже выходило несколько газет и еженедельных журналов, работали русские театры, кабаре, рестораны. Кривошеина подчеркивает, чтобы мы не мыслили примитивно, что в Париже каждый граф становился таксистом. Это даже не полуправда, а досужий вымысел, хотя отдельных фактов нельзя было исключить. «Дети и внуки очень быстро и хорошо освоили языки, они заканчивали университеты и стали работать в банках, были преподавателями, руководители предприятиями, бизнесменами. Но свой русский язык они сохранили до конца своей жизни» .

Особенно автор выделяет роль знаменитого журнала «Путь», главным редактором которого был Николай Бердяев, в поддержании творческого духа русских религиозных мыслителей. Русский философ сумел сплотить вокруг себя лучшую часть русской интеллигенции. Сейчас в Интернете выложены все номера этого знаменитого журнала, в котором отражено все многообразие литературно-богословской русской мысли. Издательство «ИМКА Пресс», благодаря спонсированию из Америки, продолжало радовать эмигрантов великолепными книгами, и это продолжалось вплоть до падения Советской власти, говорит Кривошеина. В Америке был журнал «Ардис», а в Германии - «Посев» и «Грани». Журнал «Русская Мысль» Кривошеина называет прекрасным образцом эмигрантской мысли, где печатались самые выдающиеся люди как первой, так и второй волны эмиграции.

Автор с большой грустью сообщает, что в настоящее время практически все это умерло и, похоже, - навсегда. Вместо мудрых журналов, радовавших русскую и мировую общественность, они превратились в коммерческие издания, стали бездуховными и неинтересными. Лишь парижская радиостанция «Голос православия» поддерживает неразрывную связь с Родиной. Она легла в основу нового редакционного звена - «Града Петрова», и своим теплом и мудростью греет души русским православным .

Из эмигрантских журналов Кривошеина выделяет «Вестник РСХД», как наиболее читаемый и долгожданный (как в СССР, так на Западе). В настоящее время, считает она, он значительно «похудел». Со своими слабыми возможностями в интеллектуальном плане, «он не может конкурировать с той огромной и разнообразнейшей духовно-философской литературой, которая выходит в России, и с таким сайтом, как «Богослов. Ру». Очень туго приходится и Свято-Сергиевскому богословскому институту. У него нет спонсоров, а обучение - непомерно дорогое. С горечью автор говорит, что во Франции нет больше личностей равных авторитету знаменитых русских религиозных философов и богословов: Николя Бердяева, Сергия Булгакова, Георгия Федотова, митрополита Антония (Блума), отца Александра Шмемана, арх. Василия (Кривошеина) и многих других. Такие мудрецы остались лишь в прошлом. Современная русская мысль во Франции потеряла свою духовную силу.

Последняя «волна» эмиграции, условно названная четвертой, - это экономические мигранты. «Они учатся, работают и свободно, без проблем, возвращаются к себе домой. Все они - обладатели вида на жительство и сохраняют своё гражданство. Дети и внуки их пока говорят на своих языках (русском, украинском, молдавском), но постепенно и у них произойдет переход на язык той страны, в которой они работают и учатся» .

Самое печальное состоит в том, «что большинство из них говорят на «обедненном» родном языке, а выучивая французский или английский, теряют родной язык окончательно».

И все же русские культурные центры и школы, при вновь возводимых храмах Парижа, могут сыграть значительную роль в духовной жизни русского зарубежья.

Для читателей портала «Адамант» можно сообщить приятную новость: Московское издательство ЭКСМО выпустило новую замечательную книгу К. Кривошеиной «Мать Мария (Скобцова) - святая наших дней». Почти на 700 страницах автор продолжает свой откровенный рассказ о русской революции, эмиграции, лучших людях зарубежной России, сохранивших в своей душе и сердце любовь к своей Отчизне, к родному православию. Это очень волнительная книга, в ней проявляется вся душа питерской Ксении Кривошеиной и ее мужа Никиты, так благородно, с такой любовью и патриотизмом поделившихся с нами своей и жизнью ее бесстрашных соотечественников, по воле судьбы очутившихся за рубежом. Мы благодарны автору и всем героям ее книги за мужество, искренность и доставленную радость. Книга посвящена Матери Марии, образованной русской женщине, монашке, талантливой и бесстрашной личности, не побоявшейся участвовать во Французском сопротивлении против ненавистного фашизма. К. Кривошеина посвятила своей героине сайт http://mere-marie.com/ .

Заключение

Ксения Кривошеина, вместе со своим мужем, русским эмигрантом Никитой Кривошеиным, подняли перед русской общественностью очень острый вопрос: как быть тем, кто не возвратился на свою исконную родину - Россию, а остался на другой для них родине - Франции. Они пустили там новые корни, и возвращаться в Россию на постоянное место жительство по многим причинам не собираются. Их дети - взрослые люди, они имеют своих детей, которые говорят на другом языке, впитали в себя французскую культуру и весь ее европейский дух. Франция для них, вторая Родина, но Россию они хранят в своем сердце. Русские эмигранты хотят сохранить все культурное наследие России на территории Франции, чтобы оно не обветшало и не разрушилось. Они за то, чтобы их родная страна не забыла их, не стерла из своей памяти все ценное, что было создано ими, как материальное, так и духовное. Чтобы Россия, по возможности, берегла его, приумножала, поддерживала. Русские эмигранты считают себя русскими людьми, они живут духом России, ее проблемами, горестями и радостями. Они живут в рассеянии по миру, но с огромным желанием собирания и увековечивания прошлого с тем, чтобы это перешло к потомкам, которые не выбросят напрочь ценности духовные, с таким трудом уцелевшие благодаря стараниям дедов и отцов. Они очень хотят, чтобы во времена массовой капитализации, торгашества и бездуховности их благородное дело, по сохранению и спасению культурных и духовных памятников за рубежом, не пропало, а послужило для блага России, и всего русского народа.

Примечание:

1. Ксения Кривошеина. Блеск и нищета Русского Парижа. Интернет. Сайт: Православие и Мир.
http://www.pravmir.ru/blesk-i-nishheta-russkogo-parizha/
2. Ксения Кривошеина. Пути Господни. Сатис, СПБ, 2012.
http://predanie.ru/krivosheina-kseniya-igorevna/book/133360-puti-gospodni/
3. Там же.
4 - 6. К. Кривошеина. Блеск и нищета Русого Парижа. Интернет.
7. Русский замок под Парижем. Интернет.
http://www.infrance.su/paris/art-paris/montgeron/montgeron.html.
8. Интервью Ксении Кривошеиной корреспонденту портала «Приходы. Церковь и жизнь» от 22.04. 2013.
Интернет. http://prichod.ru/orthodoxy-everywhere/4845/
9. Ксения Кривошеина. Пути Господни. СПб. 2012.
http://aquaviva.ru/journal/?jid=24737
10-11. Интервью Ксении Кривошеиной корреспонденту портала «Приходы. Церковь и жизнь» от 22.04. 2013.

Как известно, крах Российской империи, революция и появление Советского государства повлекли за собой две волны масштабной эмиграции. Первый раз русские аристократы и представители интеллигенции бежали за границу, спасаясь от смертоносного для них режима, прямо во время того, как в России разворачивались кровавые события государственного переворота. Вторая волна эмиграции, уже не столь большая, состоялась в 30-е годы 20 века. Те, кто по каким-либо причинам не успел оставить свой дом с основной массой бежавших больше 10 лет назад, вырывались из тисков и ловушек обновленной родины и стремились в неродные, но довольно знакомые края, в и Францию . Здесь их, конечно же, не ждала та же устроенная, богатая и размеренная жизнь, что они вели при императоре. Они лишились своего положения в обществе, имущества и привилегий, лишились всего, к чему привыкли с рождения. Но все же это была жизнь! И представители самых знатных родов вели ее с достоинством, что бы им ни приходилось делать для того, чтобы хоть как-то обеспечивать себя и свою семью.

Русские аристократы, проживающие в небольшом доме в пригороде Парижа, сидят за столом и слушают радио. Франция, 1931 год.

Княгиня Мария Ивановна Путятина, сидящая на лавочке со старыми подругами. Франция, 1931 год.

Бывший ректор Технического университета в Санкт-Петербурге Йохан фон Греков, изготавливающий в эмиграции гробы.

Владимир Романович Кнорринг - генерал-лейтенант из дворян Эстляндской губернии, барон.

Павел Александрович Офросимов - бывший генерал-майор, герой Первой мировой войны, разводящий в эмиграции кур.

Бывший губернатор Тульской губернии, живущий на пожертвования баронессы Марии Матавтиной-Маковской.

Князь Борис Владимирович Гагарин, до эмиграции являвшийся председателем Союза Георгиевских кавалеров.

Баронесса Дикова, убивающая время за игрой в пасьянс.

Казачий офицер, работающий в эмиграции кухонным работником.

Русский князь, в эмиграции работающий руководителем прачечной.

Князь, работающий в бельевой комнате.

Православный священник отец Александр.

Казачий полковник, работающий в эмиграции музыкантом в берлинском кафе.

Русский капитан, в прошлом один из крупнейших землевладельцев, чинящий крышу барака.

Бригадный генерал Виктор Петрович.

Бывший командующий 10-м уланским полком, в эмиграции работающий кухонным работником.

Сахно-Устимович из Терского казачьего полка - бывший адъютант царя.

Алекс Авалов, бывший крупный помещик и профессор химии в Санкт-Петербурге, в эмиграции занимающийся производством крепких алкогольных напитков. Германия, Берлин, 1930 годы.

Барон фон Руктешель, до революции 1917 года служивший капитаном гвардейского полка.

МОСКВА, 27 апр — РИА Новости, Игорь Кармазин. После революции представителям дворянских фамилий было непросто. Тем не менее не все эмигрировали или подверглись репрессиям. Современные потомки русских аристократов гордятся своими предками, изучают семейные родословные. РИА Новости поговорило с ними и выяснило, что для них значит высокое происхождение.

Илья Олсуфьев

История моего рода восходит к началу XVII века. Все предки были либо на государственной, либо на военной службе. Наверное, самый знаменитый мой родственник — Адам Олсуфьев , действительный тайный советник и статс-секретарь императрицы Екатерины Великой. Известен также искусствовед Юрий Олсуфьев . После революции он скитался по разным городам, в какой-то момент его семья осела в Сергиевом Посаде. Когда грабили Троице-Сергиеву лавру, он был одним из тех, кто спасал мощи Сергия Радонежского. За это его расстреляли на Бутовском полигоне в Москве.

Каких-то семейных реликвий у меня не сохранилось. Что-то сейчас находится в музеях, что-то родственники увезли с собой в эмиграцию. На Поварской улице есть Центральный дом литераторов. Так вот, этот особняк принадлежал Олсуфьевым. Есть еще дом в Питере, на набережной реки Мойки. Полностью сохранилась усадьба в селе Ершово под Звенигородом, там теперь пансионат. Можно приехать, посмотреть. В Москве в районе Хамовники есть Олсуфьевский переулок. Мои предки там жили по соседству со Львом Толстым, ходили друг к другу в гости. По семейной легенде, прообразом семьи Ростовых из романа "Война и мир" послужили как раз Олсуфьевы.

После революции многие Олсуфьевы эмигрировали. Сейчас у меня несколько родственников во Франции, в Италии и Австралии. Они иногда приезжают в Россию. По-русски почти не говорят.

Я два года учился в Великобритании, но вернулся. Скучал по семье, близким. В России с каждым годом у людей усиливается интерес к своему происхождению. Сложилось большое сообщество потомков дворян. Насколько я знаю, в Российском дворянском собрании состоит несколько тысяч человек. В Москве каждую неделю проводятся литературные вечера, выставки, лекции. Есть винный клуб — там можно продегустировать интересные сорта вина. Пару раз в год — большие балы.

Я в этих мероприятиях не очень активно участвую. По моим наблюдениям, там немало людей сомнительного происхождения. В России также действует филиал парижского Союза русских дворян, основанного эмигрантами. Он не такой многочисленный, туда сложнее попасть из-за тщательной проверки родословной. Есть молодежная секция — для потомков дворян в возрасте от 18 до 35 лет.

Примерно раз в два месяца дворянские организации Европы проводят так называемые культурные уик-энды. Стоит недорого — 200-250 евро. Начинается все в четверг и заканчивается в воскресенье. В программе всегда экскурсии, поездки в интересные места. И самое главное — роскошный бал. Он проходит по всем правилам: ужин, танцы, общение. Обычно в уик-эндах участвуют 100-120 человек из 12-15 стран. Я был на таких встречах в Голландии, Дании, Швеции, Франции, Испании, Бельгии, Финляндии.

Мне было интересно узнать, как живут потомки дворян в других странах. Многие — в тех же домах, что и их предки век назад. Вопреки распространенному мнению, это небогатые люди, типичный европейский средний класс. Они очень открытые, с ними легко. При общении с европейцами у меня щемящее чувство возникает: если бы не Октябрьская революция, то и у нас не было бы такого слома традиций.

© Фото: из личного архива Олега Щербачева

Род мой средней древности — ему около 500 лет. Впервые упоминается в 1498 году. Тогда Дмитрий Щербач, который был толмачем, то есть переводчиком, за свою службу получил поместье в Новгородской земле, недавно присоединенной к Московскому государству. Во второй половине XVI века и весь XVII век Щербачевы служили в городе Козельске, он сейчас относится к Калужской области. В 1613 году один из Щербачевых подписывал от Козельска грамоту на избрание на престол Михаила Федоровича Романова. В 1649-м другой Щербачев — мой прямой предок — подписывал Соборное уложение.

Самая непримиримая. Уроки Гражданской войны в России 25 октября 1917 года большевики взяли штурмом Зимний дворец, что фактически стало началом Гражданской войны в России. Но можно ли было ее избежать? Радио Sputnik узнало мнения современных историков.

Самый известный в роду — генерал от инфантерии Дмитрий Григорьевич Щербачев . Георгиевский кавалер, удачливый военачальник в Первую мировую войну. В 1917-м — командующий Румынским фронтом. Советскую власть он не признал и без колебаний отдал Бессарабию румынскому королю. Как известно, до 1939 года Бессарабия входила в состав Румынии. Ленин объявил генерала врагом народа, даже подсылал убийц, но покушения провалились. Румынский король обеспечил генералу безбедное существование в Ницце. Умер Дмитрий Григорьевич в 1932 году.

С семейными реликвиями все очень сложно. Остались альбомы с фотографиями. Что-то передали родственники, которые живут во Франции. У меня, например, есть главный документ о службе Дмитрия Григорьевича — его послужной список. Долгое время в семье хранилась шашка генерала, но лет семь назад его внук по бедности вынужден был выставить ее на аукцион.

© Фото: из личного архива Олега Щербачева

С памятными местами ситуация тоже непростая. Как ни странно, сохранилась церковь, которую выстроил тот мой предок, который подписывал Соборное уложение в 1649 году. Сейчас она стоит совершенно заброшенная, одинокая, в голом поле. В селе Обухово под Калугой была усадьба, но ее разрушили и разграбили еще в 1917 году.

Сам я окончил кафедру теоретической физики в МИФИ, преподаю там общую физику. Кроме того, с 2014 года я — предводитель российского Дворянского собрания. Почему-то всем кажется, что наша деятельность сводится к организации балов, а утро мы чуть ли не с бокала шампанского начинаем. На самом деле главная наша миссия — просветительская. Мы проводим встречи с историками, издаем книги о культуре, наследии страны. Да, пару раз в год у нас и торжества происходят. Вот сейчас собираемся в Крым на бал "Русская Таврида", в Гурзуфе. Но и там мы танцами не ограничимся. В Ялте у нас состоится круглый стол, где обсудим вопрос возвращения улицам исторических названий.

© Фото: из личного архива Маргариты Волковой

© Фото: из личного архива Маргариты Волковой

О своих предках я узнала достаточно поздно. Моего прадеда дважды судили, объявили врагом народа и расстреляли в 1942 году. В семье об этом не говорили, но меня всегда тянуло к истории России. Интерес возник уже в восемь лет, когда посмотрела мультфильм "Анастасия". Моему детскому сердцу показалась очень трогательной история о возможном спасении княжны.

Постепенно родители поняли, что процесс необратим, и в 13-летнем возрасте я узнала, что прадед был дворянином, представителем старинной фамилии Муромцевых. С этого момента я активно искала информацию о своих предках: какие у них были традиции, как они жили, чем увлекались. Нашла много музыкальных альбомов бабушки. Я и сама хотела пойти в музыкальную школу, но родители решили, что это отнимет у меня слишком много времени.

Я во многом ориентируюсь на своих прабабушек. Они очень хорошо знали иностранные языки — я люблю английский, французский, итальянский. Они прекрасно танцевали — я в 2013-м прошла кастинг и стала дебютанткой Венского бала в Москве, а также Московского бала в Вене. Вообще, балы все популярнее. Я была на балах в Италии, Брюсселе, Варшаве, Лондоне. Несколько раз посещала Париж, где очень тепло всегда принимает белая эмиграция. Я знаю, что, придя в собор Александра Невского на улице Дарю, обязательно встречу знакомых.

Однажды в комнате бабушки я нашла старинные фотографии. Я рассматривала их несколько часов подряд. Мне всегда хотелось увидеть лица предков и тех, с кем они дружили. Сама я работаю в нефтяном бизнесе, но мое увлечение мне очень помогает в жизни. Считаю, что это дает основу, фундамент личности. Перед тем как принять какое-то решение, я всегда думаю, как бы к нему отнеслись мои предки.

Первая волна русских эмигрантов, покинувших Россию после Октябрьской революции, имеет наиболее трагичную судьбу. Сейчас живет уже четвертое поколение их потомков, которое в значительной степени утратило связи со своей исторической родиной.

Неизвестный материк

Русская эмиграция первой послереволюционной войны, называемая еще белой, – явление эпохальное, не имеющее аналогов в истории не только по своим масштабам, но и по вкладу в мировую культуру. Литература, музыка, балет, живопись, как и многие достижения науки XX века, немыслимы без русских эмигрантов первой волны.

Это был последний эмиграционный исход, когда за рубежом оказались не просто подданные Российской империи, а носители русской идентичности без последующих «советских» примесей. Впоследствии ими был создан и обжит материк, которого нет ни на одной карте мира, – имя ему «Русское зарубежье».

Основное направление белой эмиграции – это страны Западной Европы с центрами в Праге, Берлине, Париже, Софии, Белграде. Значительная часть осела в китайском Харбине – здесь к 1924 году начитывалось до 100 тыс. русских эмигрантов. Как писал архиепископ Нафанаил (Львов), «Харбин был исключительным явлением в то время. Построенный русскими на китайской территории, он оставался типичным русским провинциальным городом в течение ещё 25 лет после революции».

По подсчетам американского Красного Креста, на 1 ноября 1920 года общее количество эмигрантов из России составляло 1 млн. 194 тыс. человек. Лига Наций приводит данные по состоянию на август 1921 года - 1,4 млн. беженцев. Историк Владимир Кабузан число эмигрировавших из России в период с 1918-го по 1924 годы оценивает минимум в 5 млн. человек.

Кратковременная разлука

Эмигранты первой волны не рассчитывали провести в изгнании всю свою жизнь. Они ожидали, что вот-вот советский режим рухнет и они вновь смогут увидеть родину. Подобными настроениями и объясняется их противодействие ассимиляции и намерение ограничить свою жизнь рамками эмигрантской колонии.

Публицист и эмигрант первой воны Сергей Рафальский по этому поводу писал: «Как-то стерлась в зарубежной памяти и та блестящая эпоха, когда эмиграция еще пахла пылью, порохом и кровью донских степей, а ее элита по любому звонку в полночь могла представить на смену "узурпаторам" и полный комплект Совета министров, и необходимый кворум Законодательных палат, и Генеральный штаб, и корпус жандармов, и Сыскное отделение, и Торговую палату, и Священный Синод, и Правительствующий Сенат, не говоря уже о профессуре и представителях искусств, в особенности литературы».

В первой волне эмиграции помимо большого количества культурных элит российского дореволюционного общества была значительная доля военных. По данным Лиги Наций, около четверти всех послереволюционных эмигрантов принадлежали к белым армиям, покинувшим Россию в разное время с разных фронтов.

Европа

На 1926 год в Европе, по данным Службы по делам беженцев Лиги Наций, официально были зарегистрированы 958,5 тысячи русских беженцев. Из них порядка 200 тыс. приняла Франция, около 300 тыс. – Турецкая Республика. В Югославии, Латвии, Чехословакии, Болгарии и Греции приблизительно проживали по 30-40 тыс. эмигрантов.

Первые годы роль перевалочной базы русской эмиграции играл Константинополь, однако со временем его функции перешли другим центрам – Парижу, Берлину, Белграду и Софии. Так, по некоторым данным, в 1921 году русское население Берлина достигало 200 тыс. человек – именно оно в первую очередь пострадало от экономического кризиса, и к 1925 году там остались не более 30 тыс. человек.

На главные роли центров русской эмиграции постепенно выдвигаются Прага и Париж, в частности, последний справедливо считают культурной столицей эмиграции первой волны. Особое место среди парижских эмигрантов играло Донское войсковое объединение, председателем которого был один из лидеров белого движения Венедикт Романов. После прихода в 1933 году к власти в Германии национал-социалистов и особенно во время Второй мировой войны резко увеличился отток русских эмигрантов из Европы в США.

Китай

Накануне революции численность российской диаспоры в Маньчжурии достигала 200 тыс. человек, после начала эмиграции она увеличилась еще на 80 тысяч. На протяжении всего периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1918-1922 годы) в связи с мобилизацией началось активное перемещение русского населения Маньчжурии.

После поражения белого движения эмиграция в Северный Китай резко усилилась. К 1923 году количество русских здесь оценивалось приблизительно в 400 тыс. человек. Из этого числа около 100 тыс. получили советские паспорта, многие из них решили репатриироваться в РСФСР. Свою роль здесь сыграла амнистия, объявленная рядовым участникам белогвардейских соединений.

Период 1920-х годов был отмечен активной реэмиграцией русских из Китая в другие страны. Особенно это затронуло молодежь, направлявшуюся на обучение в университеты США, Южной Америки, Европы и Австралии.

Лица без гражданства

15 декабря 1921 года в РСФСР был принят декрет, согласно которому многие категории бывших подданных Российской империи лишались прав на российское гражданство, в том числе пробывшие за границей беспрерывно свыше 5 лет и не получившие своевременно от советских представительств заграничных паспортов или соответствующих удостоверений.

Так многие российские эмигранты оказались лицами без гражданства. Но их права продолжали защищать прежние российские посольства и консульства по мере признания соответствующими государствами РСФСР, а затем СССР.

Целый ряд вопросов, касающихся российских эмигрантов, можно было решить только на международном уровне. С этой целью Лига Наций приняла решение ввести должность верховного комиссара по делам русских беженцев. Им стал знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен. В 1922 году появились специальные «нансеновские» паспорта, которые выдавались русским эмигрантам.

Вплоть до конца XX века в разных странах оставались эмигранты и их дети, жившие с «нансеновскими» паспортами. Так, старейшина русской общины в Тунисе Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн получила новый российский паспорт только в 1997 году.

«Я ждала русского гражданства. Советское не хотела. Потом ждала, когда паспорт будет с двуглавым орлом - посольство предлагало с гербом интернационала, я дождалась с орлом. Такая я упрямая старуха», – признавалась Анастасия Александровна.

Судьбы эмиграции

Многие деятели отечественной культуры и науки встретили пролетарскую революцию в расцвете сил. За границей оказались сотни ученых, литераторов, философов, музыкантов, художников, которые могли составить цвет советской нации, но в силу обстоятельств раскрыли свой талант только в эмиграции.

Но подавляющая часть эмигрантов вынуждена была устраиваться шоферами, официантами, мойщиками посуды, подсобными рабочими, музыкантами в маленьких ресторанчиках, тем не менее продолжая считать себя носителями великой русской культуры.

Пути русской эмиграции были различны. Некоторые изначально не прияли советскую власть, другие насильно были высланы за рубеж. Идеологический конфликт, по сути, расколол русскую эмиграцию. Особенно остро это проявилось в годы Второй мировой войны. Часть русской диаспоры считала, что ради борьбы с фашизмом стоило пойти на союз с коммунистами, другая – отказывалась поддерживать оба тоталитарных режима. Но были и те, кто готов был воевать против ненавидимых Советов на стороне фашистов.

Белоэмигранты Ниццы обратились к представителям СССР с петицией:
«Мы глубоко скорбели, что в момент вероломного нападения Германии на нашу Родину были
физически лишены возможности находиться в рядах доблестной Красной Армии. Но мы
помогали нашей Родине работой в подполье». А во Франции, по подсчетам самих эмигрантов, каждый десятый представитель Движения Сопротивления был русскими.

Растворяясь в чужой среде

Первая волна русской эмиграции, пережив пик в первые 10 лет после революции, в 1930-х годах пошла на убыль, а к 1940-м и вовсе сошла на нет. Многие потомки эмигрантов первой волны уже давно забыли о своей прародине, но заложенные когда-то традиции сохранения русской культуры во многом живы и по сей день.

Потомок знатной фамилии граф Андрей Мусин-Пушкин с грустью констатировал: «Эмиграция была обречена на исчезновение или ассимиляцию. Старики умерли, молодые постепенно растворились в местной среде, превращаясь во французов, американцев, немцев, итальянцев... Иногда кажется, от прошлого остались лишь красивые, звучные фамилии и титулы: графы, князья, Нарышкины, Шереметьевы, Романовы, Мусины-Пушкины».

Так, в транзитных пунктах первой волны русской эмиграции уже никого не осталось в живых. Последней была Анастасия Ширинская-Манштейн, которая в 2009 году скончалась в тунисской Бизерте.

Сложной была и ситуация с русским языком, который на рубеже XX и XXI веков в русском зарубежье оказался в неоднозначном положении. Живущая в Финляндии профессор русской литературы Наталья Башмакова – потомок эмигрантов, бежавших из Петербурга в 1918 году, – отмечает, что в некоторых семьях русский язык живет даже в четвертом поколении, в других – умер много десятилетий назад.

«Проблема языков для меня лично горестна, – говорит ученый, – так как эмоционально чувствую лучше русский, но не всегда уверена в употреблении каких-то выражений, шведский сидит во мне глубоко, но, конечно, я сейчас его подзабыла. Эмоционально он мне ближе финского».

В австралийской Аделаиде сегодня живет немало потомков эмигрантов первой волны, которые покинули Россию из-за большевиков. Они до сих пор носят русские фамилии и даже русские имена, но родным языком для них уже является английский. Их родина – Австралия, эмигрантами себя они не считают и мало интересуются Россией.

Больше всего тех, кто имеет русские корни, в настоящее время проживает в Германии – около 3,7 млн. человек, в США – 3 млн., во Франции – 500 тыс., в Аргентине – 300 тыс., в Австралии – 67 тыс. Здесь перемешались несколько волн эмиграции из России. Но, как показали опросы, потомки первой волны эмигрантов в наименьшей степени ощущают связь с родиной своих предков.